Вопреки всему (сборник)

Но Балтийское море оказалось командованию батальона совсем не нужно, вместо этого расчету выпала длительная остановка на противоположном берегу Вислы. Надо было с ходу определиться с выгодной позицией и, заняв точку повыше, открыть шквальный огонь по врагу. Но пока же — свят-свят, помоги, Господи, — одолеть черную широкую воду Вислы. Дело это было архитрудное.

Рядом с Куликовым плыл расчет второго "максима", не раз прикрывавшего фланги роты и батальона в тяжелых ситуациях, расчетом этим командовал запорожский казак сержант Приходько, большой любитель не только пострелять из пулемета… Он любил петь песни, знал их много, ореховые глаза сержанта, когда он слышал какую-нибудь мелодию, мгновенно светлели, делались теплыми, в них даже загорались далекие золотистые свечки, крохотные, будто крупинки пыли. Как у верующего на Пасху.

Пулеметчик Приходько был увлекающимся человеком, плыл сейчас рядом с Куликовым, громко шлепал ладонями по воде, сопел, но из пальцев не выпускал повода черной глазастой лошаденки, испуганно раздувавшей ноздри.

С противоположного берега по плывущим били два пулемета, перекрещивали пространство дымными струями, видными невооруженным глазом, взбивали в воде буруны, кромсали живую плоть. Ну хоть бы раскаленные стволы эти умолкли, оборвали грохот, чтобы перезарядиться, вставить свежую ленту, но нет, работали они бесперебойно.

Вдруг лошадь, к спине которой был привязан пулемет Приходько, зафыркала жалобно, забилась, выдергивая из черной плоти Вислы передние ноги, и через мгновение скрылась в воде с головой. Только густая светлая грива несколько секунд держалась на плаву, а потом и она стремительно ушла вниз и исчезла.

Лошаденку эту работящую, солдатскую было жалко так, что у Куликова даже горло стиснуло. Над водой полз влажный сизый дым, пахнущий всем вместе — горелым деревом, палеными тряпками, человеческим мясом, попавшим в огонь, краской, вживую слизнутой огнем с железа, раскаленным металлом, хотя вода в Висле была холодной и могла погасить любой жар.

Плыть еще предстояло долго — переправлявшиеся солдаты едва достигли середины реки, крики и мат доносились с разных сторон, — в это время из-за немецких спин, со второй линии ударили орудия, снаряды ложились в воду кучно, били прямо по головам.

Тут появились наши штурмовики Ил-2, стремительные, окрашенные в серо-зеленый цвет, они шли низко, на бреющем, как было принято говорить в авиации, кромсая винтами и разбрызгивая в стороны пласты тяжелого влажного дыма, — штурмовики очень быстро заставили замолчать пулеметы. Судя по тому, как вздрогнул и с болезненным хрипом приподнялся берег, к которому плыли бойцы, нанесли удар и по пушкам фрицев: водяных султанов, вспухавших в Висле то тут, то там, стало много меньше.

Прошло еще минут семь, может, десять, и Куликов с напарником почувствовали, как под ногами начало упруго прогибаться дно.

— Все, все, ё-моё, — обрадованно просипел Янушкевич, — прибыли… Мы прибыли!

Зубы у Куликова были плотно сцеплены от напряжения, поэтому он никак не отозвался на голос напарника, на мелкотье обрезал веревку и поспешно стянул с лошадиной спины пулеметную станину с расхлябанными от времени железными колесами, следом снял ствол.

Ободряюще похлопал лошадь по спине, сунул руку в карман, где в куске бумаги, оторванном от дивизионной газеты, у него хранился хлеб, вытащил размякший, похожий на кашу комок, сжал его в ладони и сунул лошади в зубы. Та благодарно слизнула языком мокрую хлебную мякоть.

— Ложись, Каурка, — приказал Куликов лошади, — ложись, не то пуля зацепит… Плохо тогда будет.

И хотя лошадь звали не Кауркой, а по-другому, Куликов даже не знал, как ее звали, но умной животине этой были ведомы опасности всякого наступления, и она послушно улеглась на песок под косым срезом берега. Умница. Куликов скормил ей остатки размокшего хлеба и тоже улегся на землю, взялся за рукояти пулемета.

Сделал это вовремя: из-за своих спин, а может быть, даже из-под задниц фрицы вытащили еще несколько пулеметов и начали ожесточенно поливать красноармейский десант. Самая пора вмешаться в разборку куликовскому "максиму".

Но до немецких пулеметов "максиму" не достать, да и есть, кому это сделать — уже слышен напряженный гул наших штурмовиков, идущих второй волной на высоте, которая не позволит им промахнуться, — а вот выскочивших из своих щелей фрицев и приготовившихся к контратаке, "максим" прижучить сумеет.

Куликов повел стволом по пространству, проверяя, как чувствует себя машинка после купания, машинка не сопротивлялась, он остался доволен и, улегшись поудобнее, дал длинную прицельную очередь.

Над самой головой, очень низко, почти сшибая с красноармейцев каски, пронеслись Илы, накрыли пулеметы немцев огненным одеялом.

Очередь съела ленту целиком, у Куликова от стрельбы даже онемели пальцы — стрелять было трудно, саднило глотку, будто Куликов неосторожно хватил кипятка и обжег себе рот, на глазах возникли слезы. Он с хрипом откинулся от "максима" назад и приказал второму номеру севшим, каким-то дырявым голосом:

— Заправляй новую ленту!