Вопреки всему (сборник)

Произошло нечто, не укладывающееся в голове, — на Куликова обратил внимание новый начальник штаба батальона, капитан с фамилией почти такой же, как и у пулеметчика — Кулаков. Не поленился капитан Кулаков, пришел в окопы, отыскал там пулеметную точку, некоторое время стоял позади ячейки, раскачиваясь на ногах на манер тростника, заглядывал за бруствер, в пространство, отделяющее наши окопы от немецких, потом приседал на каблуки, затем вновь приподнимался, становясь на носки своих роскошных яловых сапог.

Что-то опасное, очень опасное чудилось капитану в межокопном пространстве, в чистой, словно бы тщательно подметенной дворником песчаной полосе, в настороженной тишине, установившейся на нейтральном куске земли.

Через несколько минут он позвал к себе Куликова:

— Сержант!

Пулеметчик потревоженной птицей довольно неохотно выбрался из своего гнезда и прижал руку к каске.

— Я!

— До меня дошли сведения, что раньше вы служили во Второй ударной армии, это верно?

— Какой Второй ударной? — мигом насторожился Куликов.

— Которой командовал генерал-лейтенант Власов, — жестким голосом отчеканил капитан.

— Впервые слышу об этом.

— Не забывайте добавлять "товарищ капитан", — голос у Кулакова был не только жестким, но и требовательным. До скрипучести требовательным.

Внутри у Куликова что-то сжалось, на мгновение даже перехватило дыхание, но потом оторопь прошла — быстро прошла, вот ведь, и пулеметчик даже вида не подал, что внутри у него что-то происходит, и послушным эхом повторил произнесенное:

— Впервые слышу об этом, товарищ капитан.

Вытянулся, будто на учениях или курсах каких-нибудь краткосрочных, глухо стукнул каблуками разношенных сапог.

— В документах этого, правда, нет, но жизнь наша — штука такая, что эпизоды ее не всегда фиксируют в бумагах, — сказал капитан.

Это не начальник штаба, а особист какой-то, слишком придирчивый… Полуоднофамилец, словом, который в детстве на соседнем горшке сидел и докладывал куда надо о его сопении и пуках… Может, он в Смерите служит?

К Смершу Куликов относился с пониманием.

— Значит, во Второй ударной не служил? — капитан был назойлив, как репей, прицепившийся к штанам.

— Не служил.

— …товарищ капитан.

— Не служил, товарищ капитан.

Начальник штаба посмотрел на Куликова сурово, прочти угрюмо, не мигая, и сплюнул себе под ноги, в окоп — совсем не командирский жест, майор Трофименко, например, никогда бы себе такого не позволил, — сжал руки в кулаки.

— Ладно, сержант, — проговорил негромко, — гуляй пока.

У иного воина от такого "собеседования" сердце сжалось бы до размеров грецкого ореха, начало бы сочиться тоской, а у Куликова ничего, даже бега своего не участило. Но для того, чтобы пребывать в таком состоянии, надо было повоевать столько, сколько воевал Куликов, и столько же раз быть раненным.

Капитан ушел. Куликов посмотрел ему вслед с выражением, ничего не означающим, и вновь занял центровое место в пулеметной ячейке.

Сорок четвертый год — это год освобождения основной части Польши (хотя западные и южные районы ее были освобождены зимой сорок пятого года, польскую же столицу наши войска взяли в самой середине зимы — семнадцатого января 1945 года), а для Куликова — год ранений, следовавших одно за другим.

Пулеметчикам всегда на фронте доставалось с избытком, но Куликову досталось с верхом — особенно много…

Лето в Польше было таким же, как и в России — спокойным, мягким, с ласковым птичьим пением, и вообще Польша напоминала Куликову Россию, и земля тут была такой же, как в России, в родной Ивановской области — не очень плодородной, но при заботливом уходе — урожайной. Хлебная земля.

Деревня Кеслица ничем не отличалась от других польских деревень — такие же хаты, как и в иных местах, такая же главная сельская площадь с центральной постройкой на ней, видной издали — кирпичной кирхой, такие же ветлы на улицах… Впрочем, ветлы это были или не ветлы, Куликов, честно говоря, не знал, — просто не разбирался в видах и сортах европейских деревьев.

Деревня была хорошо укреплена — видать, фрицы придавали ей особое тактическое значение, на направлении, по которому двигался куликовский батальон, возникли сразу два дота.

Один дот был взорван точным попаданием 76-миллиметрового артиллерийского снаряда, а вот второй оказался штукой крепкой, его будто бы заговорили — поливал и поливал пулями поле, на котором лежало десятка два подстреленных бойцов.

Артиллерия с заговоренным дотом справиться не могла, да и снарядов у нее было в обрез, норма каждого дня была, к сожалению, очень невелика. Был установлен дот на острие жидкого лесочка, словно бы специально контролировавшего довольно большое открытое пространство, продуваемое всеми здешними ветрами.

Поразмышляв немного, поприкидывав про себя, как лучше обойти, обогнуть дот, а потом внезапно возникнуть рядом с ним, Куликов взял с собою две гранаты, одну противотанковую, другую — лимонку, и пополз по краю безмятежного леска к доту.