Вопрос

Матвевъ прямо подошелъ къ колыбельк, сталъ передъ нею на колни и тихонько отпахнулъ пологъ. Онъ увидлъ маленькую головку въ чепчик, изъ-подъ котораго золотились пушистые волоски, бленькое круглое личико съ полуоткрытымъ крохотнымъ ротикомъ и закрытыми глазками, опушенными длинными черными рсницами. Онъ глядлъ, глядлъ, затаивъ дыханіе, и вдругъ головка пошевелилась, и большіе темные глазки глянули прямо на него, прямо ему въ глаза, необыкновенно серьезно и внимательно.

Неизъяснимый приливъ любви, блаженства, нжности охватилъ его, слезы такъ и брызнули, и въ то-же время онъ почувствовалъ, какъ отходитъ отъ его груди тяжелый камень, какъ съ каждой секундой становится все легче дышать.

— Маша! Маша! — шепталъ онъ.

Двочка заплакала, и все ея личико сморщилось, покраснло.

Онъ осторожно, дрожавшими руками, вынулъ ее изъ колыбельки, и прижималъ къ себ, и покрывалъ жадными поцлуями ея сморщеный лобикь, ея глазки, ея горячія, пушистыя щечки.

Кормилица стояла возл и, широко улыбаясь, показывая свои большіе блые зубы, говорила:

— Баринъ, а баринъ! да, вдь, этакъ вы ее испужаете!..

XIII

Съ этого дня для Матвева началась новая жизнь. Онъ вышелъ изъ своего забытья, камень не давилъ его больше. Онъ продолжалъ сильно тосковать по жен, то и дло возвращался къ ней мыслью; но въ минуты, когда тоска и горе одолвали онъ шелъ къ «маленькой Маш», и ребенокъ давалъ ему такую отраду, что тоска и горо ослабвали, затихали.

Маленькая Маша сдлалась единственнымъ живымъ интересомъ, смысломъ его жизни. Онъ пересталъ бывать въ обществ, никто не видалъ его въ театрахъ, да и нигд не видалъ. Окончивъ служебныя занятія, онъ возвращался домой, и когда Маша не спала, онъ возился съ нею; когда она засыпала, онъ уходилъ въ сосднюю комнату и брался за книгу, то и дло отрываясь отъ чтенія и прислушиваясь.

Хозяйствомъ его въ то время управляла пожилая нмка, рекомендованная Анной Степановной. Но эту нмку онъ почти не видалъ. Лучшими его друзьями были теперь кормилица и старая няня, взятая тоже по рекомендаціи Анны Степановны.

Эти дв женщины ходили за Машей, любили Машу и между ними и бариномъ не могло не установиться близости, такъ какъ интересы у всхъ ихъ были общіе. И кормилица, и няня теперь души не чаяли въ барин. Проснется онъ утромъ и звонитъ, а черезъ нсколько секундъ ужъ слышитъ за дверью старушечій голосъ:

— Вотъ и нашъ папочка проснулись… а Машенька давно дожидается… Постучи, матушка, въ дверь ручкой, скажи: папочка, можно къ вамъ?

— Можно, няня, можно, давайте ее сюда!

Толстая маленькая старушка съ огромной бородавкой возл носа, вноситъ Машу, которая подпрыгиваетъ у нея на рукахъ, барабанитъ ее по круглому животу крохотными пухленькими ножками и, вытянувъ впередъ рученку съ отставленнымъ указательнымъ пальчикомъ, усиленно и напряженно хочетъ что-то сказать, что-то объяснить очень интересное и важное:

— А… а… а!.. бу… за!..

— А у насъ, скажи, папочка, зубочекъ новый за ночь вышелъ! — радостно говоритъ няня.

— Гд? гд? Покажите!

Онъ беретъ на руки Машу, цлуетъ ее, хочетъ разжать ей ротикъ. Но она не дается, ежится, хитро такъ смотритъ.

XIV

Время шло. Кормилица жила уже въ деревн и являлась разъ въ годъ навстить барина и свою барышню. Она являлась съ загрублымъ, обвтреннымъ, быстро старвшимъ лицомъ, приносила съ собою запахъ деревенской избы и неизмнный гостннецъ — полотняный мшечекъ съ калеными орхами. Матвевъ встрчалъ се какъ родную, любимую сестру, троекратно крпко цловался съ нею, разспрашивалъ ее обо всемь и, въ свою очередь, разсказывалъ ей «все», такъ какъ его «все» заключалось въ Маш. Передъ отъздомъ въ деревню кормилица входила къ нему въ шушун, съ головою, обвязанной большимъ клтчатымъ платкомъ, и, низко кланяясь, говорила:

— Прощенья просимъ, батюшка баринъ… за хлбъ, за соль… пошли вамъ Царица небесная здоровья, Машеньку, чтобъ ростить да на нее радоваться, на золото наше ненаглядное…

Матвевъ не зналъ, какъ и одарить кормилицу. Она и любила-то барина да Машеньку за то, что каждый разъ получала то на поправку избенки, то на покупку коровки, но все-же любила. И Матвевъ бывалъ всегда растроганъ, видя, какъ при прощаньи съ Машей, она всегда утираетъ рукавомъ слезы.

Старая няня заболла, ее свезли въ больницу, и она тамъ умерла. Теперь въ дом хозяйничала и всмъ управляла Настасья Петровна, старая двица, какая-то очень дальняя родственница покойной Маши, а къ пятилтней уже двочк была приставлена для французскаго языка молодая швейцарка, Жюли.