Вопрос Финклера

— Что до меня, то я не антисемит, — сказал Родольфо. — А ты, Альф?

— И я нет. А ты, папа?

— Каждый из нас в какой-то степени антисемит. Даже ваш дядюшка Сэм, хоть он и еврей.

— А как насчет тебя?

— Да к чему это вы клоните? Что вам такое рассказали? Кто рассказал?

— Ты намекаешь на наших мам?

— Это вы мне скажите. Что за шутки, в конце концов?

— Не так давно я повстречал дядю Сэма и узнал от него, что ты стал жертвой антисемитской выходки. Я спросил, как ты можешь быть жертвой антисемитской выходки, если ты не семит. Он сказал, что задавал тебе тот же вопрос, а ты в ответ назвался евреем.

— Мой друг Финклер любит все упрощать.

— Ну тогда и ты скажи просто: это так или не так?

Он переводил взгляд с Альфредо на Родольфо и обратно, как будто видел их впервые.

— В любом случае это не значит, что вы евреи, если вас беспокоит это. Можете оставаться теми, кто вы есть. Правда, я не знаю, кто вы есть. Ваши матери никогда мне этого не говорили.

— Может, тебе стоило их спросить, — сказал Родольфо. — Может, они были бы только рады, если бы ты принял участие в нашем религиозном воспитании.

На последних словах Родольфо не удержался и фыркнул.

— Нет, давай разберемся, — сказал Альфредо. — По твоим словам, если ты еврей, это еще не значит, что и мы евреи. Но все равно в какой-то части мы ими будем, не так ли?

— Смотря в какой именно части, — снова фыркнул Родольфо.

— Евреем нельзя быть отчасти, — сказал Треслав.

— Почему это нельзя? Ты можешь быть на четверть индийцем и на десятую долю китайцем. Почему ты не можешь быть и чуточку евреем? Мы вообще получаемся наполовину евреями, а это уже не чуточка. Лично меня эта идея забавляет. А как тебя, Ральф?

Родольфо попытался изобразить Алека Гиннесса[86] в роли Феджина и, потирая руки, прогнусавил:

— Такиж и меня, дгужочек, такиж и меня.

Оба юнца рассмеялись.

— Познакомься с полуизбранным, — сказал Альфредо, протягивая руку брату.

— А вот и вторая избранная половина, — подхватил Родольфо, отвечая на пожатие.

«Похоже, я и вправду не видел их до сей минуты», — думал Треслав. И он не был уверен, что захочет увидеть их вновь — этих своих нееврейских детей.

3

Нежданно-негаданно Либор получил послание от женщины, с которой не имел контактов уже более пятидесяти лет. В письме она спрашивала, ведет ли он по-прежнему свою колонку светских новостей.

Он ответил, что очень рад получить от нее весточку спустя столько лет, ну а с колонкой он покончил еще в 1979-м.

Она, должно быть, немало потрудилась, его разыскивая, поскольку за эти годы он несколько раз менял адрес.

В своем письме он не упомянул о смерти жены. Она могла и не знать о его женитьбе. В любом случае не стоит с ходу сообщать о своем вдовстве женщине, которую ты не видел полсотни лет и которая предприняла столько усилий, чтобы тебя найти.

«Надеюсь, жизнь была добра к тебе, — написал он. — Ко мне она была добра».

Уже после отправки письма он счел неудачной меланхолическую последнюю фразу, как будто намекавшую, что это было в прошлом, а теперь жизнь повернулась к нему спиной. Более того, эту фразу можно было истолковать как жалобу бедолаги, нуждающегося в участии.

И еще он забыл спросить о причине столь запоздалого интереса к его колонке. Посему он послал вслед за письмом открытку, написав на обороте: «Извини за бестактность. Ты спрашивала про мою колонку с какой-то целью?»

Едва отправив открытку — автопортрет Рембрандта в старости, — он тут же пожалел о своем выборе: вдруг она решит, что он таким образом старается вызвать у нее сочувствие? И он послал еще одну открытку вслед, на сей раз с королем Артуром в расцвете сил и при всех регалиях. Без сопроводительного текста — только его подпись. Она должна понять.

Ах да, еще он указал свой телефонный номер. Просто так, на всякий случай.

Результатом всего этого стало его появление в баре Университетского женского клуба в Мейфэре[87] и звон бокалов шампанского при встрече с единственной женщиной, кроме Малки, когда-то покорившей его сердце. Или почти покорившей. Ее звали Эмми Оппенштейн. При первом знакомстве в 1950-х ему показалось, что ее фамилия Оппенгеймер. Разумеется, он не поэтому в нее влюбился, но известная фамилия явно добавила ей привлекательности. Либор не был снобом, однако в свое время он успел соприкоснуться с пропитанной снобизмом атмосферой Австро-Венгерской империи, так что громкие имена и титулы не оставляли его равнодушным. А к тому времени, когда он понял свою ошибку, они успели стать любовниками и Эмми заинтересовала его уже сама по себе.

По крайней мере, он так думал.

Сейчас он не увидел и намека на былое ни в ее лице, ни тем более в фигуре. Восьмидесятилетние женщины не имеют фигуры. Не желая быть грубым даже в мыслях, он сразу поправился, сказав себе, что под «фигурой» в данном случае имеет в виду лишь сексапильность форм.