Вопрос на десять баллов

Сейчас она говорит о вчерашней вечеринке, насколько там было ужасно, и каких ужасных мужчин она там встретила, так много ужасных немодных качков-мордоворотов без шеи. Когда она говорит, то подается на стуле вперед, обвив длинными ногами его ножки, касается моей руки, чтобы что-то подчеркнуть, и смотрит прямо в глаза, словно вынуждая меня отвести взгляд, а еще она проделывает этот трюк с подергиванием своих крошечных серебряных сережек-гвоздиков во время разговора, что является показателем бессознательного влечения ко мне – или легкого воспаления в месте прокола мочки.

Я, со своей стороны, стараюсь изобразить какие-нибудь новые выражения на лице и принять новые позы, одна из которых заключается том, что я наклоняюсь вперед и подпираю подбородок рукой, а пальцами прикрываю рот и изредка глубокомысленно потираю подбородок. Этим я убиваю сразу несколько зайцев: 1) создается вид, что я глубоко задумался, 2) это чувственный жест – пальцы на губах, классический сексуальный символ, 3) таким образом я прикрываю самые худшие места, припухлую красную сыпь в уголках моего рта, которая наводит на мысль, что я пил суп из тарелки.

Она заказывает еще чашку капучино. Интересно, мне что, и за эту платить? Не важно. Негромко играет кассета Стефан Граппелли / Джанго Рейнхардт, поставленная на автореверс, жужжит себе, будто муха бьется о стекло, и я вполне счастлив оттого, что просто сижу и слушаю. Если у Алисы и есть недостатки, то только один, совсем маленький: похоже, она абсолютно равнодушна ко всем остальным людям, по крайней мере ко мне. Она не знает, откуда я, не задает вопросов про мою маму или моего папу, не знает моей фамилии, и я не вполне уверен, что она до сих пор не думает, что меня зовут Гэри. На самом деле с того момента, как мы встретились, она задала только два вопроса: «Тебе не жарко в этой спецовке?» и «Ты же знаешь, что это корица, правда?».

И вдруг, словно прочитав мои мысли, она говорит:

– Извини, кажется, говорю только я. Ты не обижаешься, правда?

– Вовсе нет.

Я и на самом деле не обижаюсь, мне просто нравится быть здесь, рядом с ней, и знать, что другие люди видят меня рядом с ней. Она рассказывает о поразительный болгарской цирковой труппе, которая выступала на фестивале в Эдинбурге, а это значит, что у меня есть достаточно времени, чтобы отвлечься от ее монолога и прикинуть, какой будет счет. Три капучино по 85 пенсов, это будет 2,55, плюс картофель фри, извините, pommes frites,1,25 фунта, между прочим, по 18 пенсов за каждый ломтик, значит, 25 плюс 55 – это 80, итого – 3,80 фунта, плюс еще чаевые этому хихикающему мальчишке, скажем, 30, нет, 40 пенсов. Итого – 4,20 фунта, а в кармане у меня 5,18, а это значит, что на 98 пенсов мне придется прожить до понедельника, когда я смогу получить чек со своей стипендией. Господи, какая она все-таки красивая! А что, если она предложит заплатить пополам? Соглашаться? Хочу, чтобы она знала, что я твердо верю в равенство полов, но не желаю, чтобы она подумала, будто я бедный или, что еще хуже, жадный. Но даже если мы заплатим пополам, у меня останется всего три фунта и мне придется выпрашивать у Джоша десятку моей мамы обратно до понедельника, а это значит, что мне наверняка придется ходить у него в шестерках до самых рождественских каникул, стирать его форму для крикета, печь ему булочки или еще что-нибудь в этом роде. Подождите-ка, она как раз что-то спрашивает у меня.

– Хочешь еще капучино?

НЕТ!

– Нет, пожалуй, – говорю я. – На самом деле нам пора вернуться и посмотреть на результаты. Я оплачу счет… – И я смотрю по сторонам, ища взглядом официанта.

– Вот, давай я дам тебе немного денег, – говорит она, делая вид, что тянется к сумочке.

– Нет, не надо, я угощаю…

– Уверен?

– Конечно-конечно, – говорю я, отсчитываю 4,20 фунта на мраморный столик и чувствую себя настоящим толстосумом.

Выйдя из «Ле Пари матча», я понимаю, что уже темнеет. Мы болтали несколько часов, а я совсем не заметил. В какой-то момент я даже забыл о «Вызове». Но теперь вспомнил о нем и с трудом сдерживаю себя, чтобы не броситься бежать. Алиса, напротив, идет неторопливо, и мы прогуливаемся до студенческого клуба под лучами осеннего вечернего солнца, и она спрашивает:

– Так кто тебя подбил на это?

– Ты о чем? О «Вызове»?

– Так вот как ты его называешь? Вызов?

– Разве не так его называют все? Я считал, там будет забавно, – вру я с невозмутимым видом. – Кроме того, мы с мамой живем вдвоем, так что нас слишком мало, чтобы играть в «Спросите у семьи…».

Я думал, хоть это зацепит ее, но она просто говорит: