Вопрос цены

Появление губернатора, нескольких министров и сенатора с супругой спасли нас обоих от продолжения этого опасного фарса. Руки на моей талии разжались, отпуская меня на волю. Только сейчас я поняла, насколько крепко он держал меня, пресекая любую, даже минимальную, возможность вырваться силой из его объятий.

Внимание тут же переключилось на главных действующих лиц, что дало мне возможность выдохнуть. Снова защелкали затворы камер, засверкали вспышки, но сейчас, к счастью, направленные не на нас. Олег, казалось, тоже немного расслабился, внимательно наблюдая за людьми в зале.

Госпожа Павлова вышла на небольшую сцену в центре зала под негромкие аплодисменты присутствующих. Невысокая, слегка полненькая, с гладко зачесанными волосами, она не производила впечатления сильной женщины, однако всем нам было известно, что ее влияние не ограничивается узким кругом вопросов.

Странно, я чуть прищурила глаза, стараясь разглядеть ее чуть лучше. Мне вдруг показалось, что в ее движениях или может жестах, или может в чертах лица проскользнуло нечто знакомое. Едва уловимое, скорее на грани ощущений, но это вызывало в памяти какие-то старые образы, но я никак не могла уловить, откуда именно.

Олег, стоящий за моей спиной, не заметил моих раздумий, его внимание было полностью сосредоточено на происходящем.

Свет в зале почти выключили, давая основное освещение на женщину и экран за ее спиной.

Госпожа Павлова начала свою речь, и её голос был настолько спокойным и уверенным, что захватывал всех присутствующих.

Поприветствовав гостей, она объявила основную цель вечера. После свет полностью погас, а экран засветился мягким голубоватым светом.

На экране замелькали первые кадры с тихими городскими пейзажами, домами, тихими улочками и переулками.

«Каждый дом кажется крепостью, убежищем. Но за закрытыми дверями часто происходит то, о чем никто не знает. Домашнее насилие — проблема, с которой сталкиваются миллионы людей. Но многие из них молчат,» — раздался голос за кадром.

Олег за моей спиной внезапно выпрямился, почти дернулся, как от удара.

Пейзажи сменило лицо молодой женщины, лет 35, избитое, окровавленное, с синяками на запястьях, шее, лице.

«Ольга — мать двоих детей, работающая медсестра в небольшой больнице. Она жила в браке 12 лет и скрывала, что муж регулярно применял к ней физическое и психологическое насилие.» — продолжил голос. Эту фотографию сменили другие, где находились двое детей с заблюренными лицами, сидящие в неестественных позах, всем своим видом воплощая страх.

Олег напрягся, его мышцы сжались, как будто он внезапно оказался в самом центре происходящего на экране. Я почувствовала его беспокойство еще до того, как он сделал резкий вдох, словно картинка на экране ударила его в солнечное сплетение.

На секунду мне стало дурно.

«Домашнее насилие — это не только физические удары. Оно может быть эмоциональным, экономическим, сексуальным. Но самое страшное — это страх и чувство вины, которые удерживают жертв в плену».

Снова поменялись кадры: девушка, почти ребенок, опущенная голова, опущенные глаза, невыносимо хрупкая. Руки сжаты в кулаки, на запястьях — следы от веревок, такие же следы — на лодыжках.

Еще одна девушка, прижимающая к себе младенца: та же поза, те же невыносимые мука и безнадежность в глазах.

' Сексуализированное насилие над детьми в таких семьях часто становится частью манипуляции над матерью'.

Эти кадры буквально проникали в душу. Я чувствовала, как дыхание сбилось, и мне стало тяжело оставаться в зале. Образы девочек и женщин, которые были заперты в собственных кошмарах, слишком ясно отзывались болью в моем сердце. Но реакция Олега беспокоила меня ещё больше. Я заметила, как его рука сжалась в кулак, а челюсти стиснулись до хруста в зубах. Лицо превратилось в застывшую, неживую маску. Он смотрел на экран так, будто увиденное перед ним открывало какие-то собственные, скрытые глубоко воспоминания.

«Эти дети растут в страхе, не зная, что такое нормальная семья. Жертвы насилия часто замыкаются в себе, не доверяя даже самым близким. Но самое страшное — они верят, что заслуживают это…»

Я инстинктивно потянулась к Олегу, коснувшись его руки. На миг он замер, будто не понимая, где находится, его словно разрывало изнутри.

Ещё одна жертва на экране — пожилая женщина. «Он контролировал мои финансы, мои решения, мои мысли. Я была его собственностью. Когда я наконец смогла уйти, было уже поздно — я потеряла себя…»

Эти слова, казалось, пробили Олега насквозь. Он молчал, но я почувствовала, как его пальцы едва заметно дрожат, а в глазах клубится туман тьмы — первозданной, холодной, лишенной жалости и пощады.

Я тихо выдохнула, пытаясь не показать, как меня пугает его состояние, хотя внутри меня трясло от ужаса. Олег был как хищник, прижатый к стене, на грани срыва, и я не знала, что может стать последней каплей. Задеть его сейчас, дать понять, что я рядом, что я вижу означало быть сметенной его злом. Сметенной без жалости и размышлений.