Вопросительная история России

В канун 6-ой годовщины своего восшествия на престол, 18 февраля 1861 г., Александр подписал «Манифест об освобождении» и «Положения 19 февраля», разъяснявшие, что же будет с землёй. Ночь на 19 февраля он провёл не дома в Зимнем дворце, а у сестры в Мариинском. На всякий случай. На тот самый, опасаясь которого, его предшественники так и не совершили «росчерка пера». Обнародование документов задержали на две недели и готовились к нему как к опаснейшему событию. По стране разъехались воинские команды. Были сделаны приготовления для отъезда царской семьи за границу.

И вот 5 марта настало. Крестьяне, как правило, в полной тишине выслушивали то, что им зачитывали с амвонов церквей, и тихо расходились. Ни новой пугачёвщины, ни дворянского заговора не случилось. Рабство пало без потрясений.

Когда происходят войны, восстания, или, на худой конец, пожары, современники ищут виноватых, а историки – причины. Когда что-нибудь ужасное не случается, поисками никто не озабочен. Давайте нарушим правило и посмотрим, как это вышло, что в огромной стране большинство её жителей, 23 миллиона потомственных рабов, в одночасье получив свободу, и не взбунтовались, и не сошли с ума от радости.

Без сомнения, по деревням и городам распространялась весть о воле, люди чувствовали, что совершается что-то важное и, может быть, хорошее. Это дело не стоило омрачать. Местные власти с удивлением рапортовали в Петербург о необычайной трезвости. Но дело было не только в стихийном чувстве, но и в том, как объявили о воле.

Провозглашение свободы началось со столиц. 5 марта император вышел к народу перед Манежем в Петербурге и сам читал Манифест. Впоследствии он называл 5 марта «лучшим днём своей жизни». А теперь скажите, пожалуйста, что должно происходить в лучший день жизни монарха? Ну, конечно же, придворный праздник и народное ликование. Ни того, ни другого не случилось. Потому что столичному люду накануне объявления воли приказано было воздержаться от ликования. Один дворник не поверил и пообещал назавтра первым крикнуть: «Ура!». Обер-полицмейстер велел его примерно наказать. Дворника выпороли. Император категорически не хотел превращать лучший день своей жизни в праздник. Слишком часто праздники кончаются разгулом. Слишком опасно дать страстям разойтись. Менее всего Александру II хотелось подвергать своё дело опасности.

Но, если в столицах для сдерживания страстей имелась полиция, к каждой деревне полицейский взвод было не приставить. А как знать, где таится огонь пугачёвщины? Император прекрасно понимал, что даруемая им воля не будет для крестьянина легка. Слишком мало земли к этой воле прилагалось. Но иначе было нельзя. Иначе помещики не дали бы делу сдвинуться с мёртвой точки. Однако одолеть помещиков было мало. Теперь крестьянам нужно было объявить о свободе так, чтоб не полыхнула искра бунта.

Составить Манифест о воле Александр попросил 78-летнего московского архиепископа Филиппа, сомневавшегося в пользе Освобождения. Филиппу царская просьба была не по душе, но уговоры сановников подействовали, пришлось скрепя сердце браться за перо. Манифест вышел сухим и казенным. О воле говорилось сложно и тяжеловесно. Далеко не всё можно было понять на слух. Документ прозвали «филькиной грамотой». До сих пор мы употребляем это выражение, имея в виду что-то маловразумительное. Неужели Александр II, ученик Жуковского и современник доброй половины русских классиков, не мог найти другого автора для главного закона своего царствования? Мог, только задача у императора была иная. Тот, кто придумал называть «Манифест» «филькиной грамотой», и представить себе не мог, какую высокую оценку он выставил архиепископу. Этот мастер казенного слога добился именно того эффекта, на который рассчитывал царь. Манифест не будил, а гасил страсти. И чем меньше вспыхивало эмоций, тем больше оставалось шансов, что начнётся не бунт, а реформа.

Вспомним «Кёльнскую газету» «Одним росчерком пера», «благодушный» Александр сделал свободными 23 миллиона крестьян. Чтобы росчерк пера состоялся, одного благодушия было мало. Император сумел пообщаться и с дворянами, и с крестьянами так, что дело его жизни оказалось выигранным. Теперь это называется «пиаром» – от первых букв английских слов «общественные отношения». Это выражение придумал в начале XX в. американец Эдуард Берне. Он же написал первые учебники изобретённого им предмета. Они назывались «Кристаллизация общественного мнения» и «Инжиниринг общественного согласия». За полвека до Берне этими искусствами вполне владел Александр II.

Что бывало после бала?