Вопросы борьбы в русской истории. Логика намерений и логика обстоятельств

Институциональная слабость власти компенсируется тем, что она постоянно создаёт ad hoc («к случаю») различные чрезвычайные комиссии. Столетний «ужас чрезвычаек» – так охарактеризовал этот аспект русской истории Максимилиан Волошин. Ясно, что чрезвычайщина, перемешанная с квазиинституциональностью, – благоприятная среда для развития закрытых структур, заговора и прочих конспирологических «прелестей».

В-третьих, поскольку генезис самодержавия вообще и его индивидуально-царской формы в частности носил революционно-силовой характер и это революционно-силовое качество в силу своей надзаконности не было зафиксировано особым образом, соотношение индивидуальной и коллективной форм самодержавия принципиально не было закреплено, а потому носило подвижный характер, меняясь от правления к правлению (среднесрочная перспектива) и приобретая более коллективный (олигархический) характер в начале почти каждого правления (краткосрочная перспектива) и по мере приближения той или иной структуры русской власти к её концу – конец самодержавия, конец советского периода (долгосрочная перспектива). Таким образом, в русскую власть встроены противоречие и борьба между индивидуальной и коллективной формой, и борьба эта носит подковёрный, внезаконный и тайный характер – опять конспирология.

XIII

Русская конспирология, которую вполне можно характеризовать и как криптократологию, и как криптоисторию русской власти, имеет, однако, ещё один источник помимо природы русской власти и логики её развёртывания, её отношений с населением. Этот источник – революция, а ещё точнее – революционность, причём двойная. Она характеризует саму власть как особую субстанцию и в то же время возникает как порождаемое самой властью противодействие ей.

Автосубъектная русская власть является имманентно революционной. И одновременно реакционной – действие равно противодействию. Сейчас, однако, нас интересует революционность. Последняя встроена в русскую власть генетически. Во-первых, русская власть как особый субъект формировалась под воздействием отношений с Ордой и одновременно в процессе освобождения от Орды, пассивного сопротивления ей, «немой борьбы» с ней. Во-вторых, как конкретная – индивидуально-самодержавная форма русская власть возникла в результате эмансипации, освобождения/высвобождения царя от/из княжебоярского кокона. И произошло это посредством революционного акта, революции внутри господствующих групп – в виде опричнины. Устанавливая контроль над господствующими группами и страной и наполняя царскую форму адекватным ей содержанием, русская власть вполне по логике автосубъектности освобождалась от любого контроля над ней, ибо адекватное её природе состояние – над – и бесконтрольность – абсолютная воля, т. е. произвол. Революционная историческая природа русской власти проявлялась и в её надзаконности (последняя в известном смысле есть перманентная, застывшая революционность), и в её тайном характере.

Свою окончательную форму русская власть приобрела с Петром I и при нём – внешне европейскую, возникшую в результате ещё одной революции сверху, окончательно закрепостившей крестьян и подтвердившей (впрочем, ненадолго – до 1762 г.) закрепощение службой дворян. Петровское самодержавие (я называю такие формы/стадии русской власти «демонархиями»: «демоническая архэ», т. е. власть; «де» – т. е. якобы монархия; «монархия демоса») стало пиком в развитии русской власти как автосубъекта, апофеозом её воли-произвола. Казалось бы, теперь ей «нет преград на суше и на море» – она победила в почти трёхсотлетней борьбе, перемогла татар, княжат, бояр.

Но – парадокс – именно в момент триумфа и аккурат со смертью Петра I рядом с новой властью выросла её тень. А поскольку эта тень претендовала на власть – тайную или явную, а чаще на обе сразу – в комплексе – она с необходимостью обретала революционные характеристики. Сначала в дворцовом, внутрисистемном плане, а затем в антисистемном. В результате вся история Петербургского самодержавия – это тайная и явная борьба тяготеющей к тайным формам, к «конспирологии» самодержавной власти и противостоящей ей тайной, а затем явной революционной власти, антивласти. И чем менее революционным и более системным (с позднего Александра I и Николая I) становилось самодержавие, тем более революционной и антисистемной становилась тень, антивласть, тем большую часть общества она охватывала, вылившись с конца 1870-х годов в прямое противостояние, которое завершилось убийствами двух царей (1881, 1918 гг.), а в промежутке между ними – тремя революциями (1905–1907 гг.; февраль 1917 г.; октябрь 1917 г.).