Вопросы борьбы в русской истории. Логика намерений и логика обстоятельств

Во-первых, была зафиксирована и признана (условие возвращения Ивана на трон) автосубъектность без какого-либо внешнего источника, а сама из себя, causa sui; во-вторых, царь оказывался по сути единственным реальным и значимым властным субъектом (тенденция к моносубъектности); в-третьих, автосубъект приобретал ярко выраженную индивидуальную (царскую), а не коллективную (княжебоярскую, т. е. квазиолигархическую) форму, последняя, точнее, её потенциальные носители были подавлены мерами физического, экономического и морального террора – опричниной. Решение дилеммы, о которой идёт речь (я называю её «дилеммой Властихриста»), стало самодержавие, а средством – опричнина. По сути это означало революцию внутри господствующих групп, революцию гиперсубъектную, поскольку такого торжества, триумфа субъекта, его самости христианский мир ещё не знал.

В то же время, поскольку власть не была ограничена ничем (кроме удавки, как перефразировал Пушкин мадам де Сталь), включая, по сути, и закон, то как её отношения с населением, так и отношения внутри неё, прежде всего по поводу реального соотношения индивидуальной и коллективной (олигархической) форм, представляли собой постоянную социальную борьбу, а то и войну, что было нормально (в статистически-аристотелевском смысле) для власти-автосубъекта, функционирующего в христианском обществе, причём этот способ функционирования не может быть не чем иным, как трансформацией данного общества в интересах этой особой власти. Иным и не могло быть функционирование над – и внезаконной власти, стремящейся либо не допустить иной, чем её собственная, властной субъектности, либо выступать если не в качестве единственного субъекта, то уж по крайней мере в качестве сверхсубъекта.

Борьба, о которой идёт речь и которая представляет собой нормальный для данной власти способ функционирования, в значительной степени носит скрытый, тайный характер. История русской власти, как особого субъекта, а следовательно, и русская история последних четырёх с половиной столетий принципиально конспирологична – как в целом, в своей системности, так и в отдельных аспектах, измерениях и элементах, причём конспирологична в такой степени, какая едва ли встречается в истории других обществ. Возможно, лишь двухтысячелетняя история политико-экономической корпорации «христианская церковь» на Западе может сравниться с русской властью в этом плане. Однако если конспирология христианской церкви обусловлена в большей степени некой исторической ситуацией, то конспирология русской власти и её история обусловлены уникальными природой и характером этой власти, для которой «конспирологическое» развитие – нечто естественное, норма. Причин здесь несколько.

Во-первых, принципиально надзаконный характер власти, усиливавшийся такими факторами, как огромное пространство, низкая продуктивность хозяйства, низкий уровень развития овеществлённого труда (т. е. материализованного времени), заставлял её активно действовать по тайным и чрезвычайным каналам. Вся история русской власти, как уже говорилось, – это сплошные тайные канцелярии, секретные комитеты и тайные комиссии. При этом власть скрывала секреты и тайны одних своих сторон и структур от других сторон и структур, что, естественно, не прибавляло ей эффективности, но позволяло воспроизводиться как автосубъекту. И это естественно, поскольку открытые формы, тем более юридизированные, затрудняют функционирование автосубъектной надзаконной власти, могут быть использованы против неё, ставят под угрозу автосубъектность как таковую.

Во-вторых, автосубъектная, замкнутая на себя власть, власть, которая сама для себя и закон, и традиция, и институт, не может создавать полноценные институты, это – слабоинституциализированная, квазиинституциализированная власть, власть недействующих, недееспособных, а то и просто «нарисованных на холсте» институтов. По этой же причине автосубъектная русская власть не может создать полноценную социальную систему, поскольку автосубъект сам выступает как система, и более широкая системность почти автоматически означает оформление иных субъектов; несубъектная системность â la Восток в русских условиях невозможна. Результат – гиперсубъектность как подавление системности.

По логике вещей, теоретически системное развитие в русской истории должно быть связано с ослаблением субъектности власти. Однако ослабление власти означает дезорганизацию, хаос, а не системность. Наиболее системные фазы в русской истории суть те, когда власть уже утратила значительную часть автосубъектности, но ещё достаточно сильна (как правило, это выражается в ранних формах её олигархизации), и её разложение, а следовательно, дезорганизация общества слабы. Это фазы так называемого застоя (брежневский период, первая треть XIX в., «смазанная» войной 1812 г.) – лучшие в русской истории, наиболее спокойные, сытые и упорядоченные. Вслед за ними приходят, как правило, глупые реформы, смуты, и наступает крах.