Вопросы цены и стоимости

Ожье на эту складочку уже весь день любовался. Тянуло обнять мальчишку, посадить к себе на колени, успокоить и рассказать как жутко оборвалось за него сердце в миг, когда чертова лошадь вдруг встала перед неожиданным препятствием и показалось, что сейчас парнишка кубарем покатится по земле, ломая шею или останется лежать с пробитой о придорожный камень головой.

И выпороть его хотелось до невозможности! Чтоб сидеть не смог не только на пресловутой лошади до самой Тулузы! Ведь умный парень, и не сопляк комнатный, прошел огонь и воду, — что за фортели?! Повыпендриваться приспичило…

А вот перед кем приспичило думать не хотелось! Равиль ведь от своего «наставничка» не отходил почти.

И еще больше не хотелось задумываться, почему именно, испугался за него так, что как в слащавых балладах, биение в груди зашлось и замерло, не сразу занимаясь снова. Решительно не хотелось… да не почитал он себя способным на всяческие страсти! И поди ж ты, зацепил лисенок…

От себя не скроешься, и не имел Ожье ле Грие дурной привычки от чего-то бегать. Так что впору было крепко задуматься, как же со всем этим быть теперь.

Не воспользоваться чудным поводом утешить и еще больше отвлечь расстроенного и обиженного мальчика — было просто грех! Ксавьер подсел к парнишке, подлил неразбавленного вина, отвлекая болтовней ни о чем, и уже через полчаса юноша впервые улыбнулся, а через час наконец засмеялся.

Вот и славненько! А то уже Альби на горизонте, а малыш Поль, несмотря на все осторожные, но от того не менее настойчивые авансы в его адрес, держался с новым другом строже монахини в страстную пятницу, к тому же с самым невинным видом ловко уходя от наводящих вопросов кто он и откуда. Заканчивалось все всегда одинаково — юноша сводил разговор к впечатлениям от Востока, италийского побережья, греческих островов, и судя по всему, вместе с Грие он объездил почти все Средиземноморье. Маленький кудрявый лис с загадочным взглядом темных дымчатых глаз, как оказалось немного говорил по-итальянски (хотя Таш сам не владел им настолько, чтобы судить достоверно), читал на латыни, свободно общался на французском и провансальском, хотя было заметно, что ни один из языков ему не родной, и — окончательно запутав собеседника на счет своего происхождения — великолепно владел арабским, свободно переходя с аль-фусхи на египетский или магрибский диалект.

Правда, такие подробности Ксавьер опять-таки оценить в полной мере не мог, поскольку сам говорил на священном языке Корана лишь в пределах необходимого для дел минимума. Зато прекрасно оценил Ожье, уже некоторое время наблюдавший за все более оживляющимся общением. Если вначале мужчина замешкался, — не вламываться же медведем в посудную лавку, рыча «мое!», да и не его пока, и мальчик развеселился немного, а то в последнее время был тише воды, ниже травы, что на него совсем не похоже, — то когда Равиль начал что-то увлеченно выводить насхом прямо на столешнице, не выдержал. Он аккуратно поднял юношу за плечо, и послав усмехающемуся Ташу улыбку, больше смахивавшую на оскал голодного и крайне раздраженного тигра, повел наверх к комнатам свое персональное наказание божие.

Не иначе посланное за все грехи, прошлые и будущие вместе взятые! Хорошо еще, что то, что он разобрал, оказалось не каким-нибудь эротическим изыском, предназначенным разнообразить досуг господина с наложником, и даже ни сколько не двусмысленной, а высокой и вполне невинной поэзией:

«Вот кубок — не сыщешь такого другого!
Но брошенный наземь стал глиной он снова.
Трудился над ним, сам небесный гончар, —
И сам же разбил из каприза пустого!»

Вряд ли Ксавьер Таш вообще слышал о Хайяме, однако было что-то тревожное в том, что именно эти строчки запали Равилю в душу, принимая свой особый смысл: зачем, почему Бог награждает своих детей таким жребием…

Очевидно, что юноше было необходимо чувствовать себя ценным не в товарно-стоимостном выражении, а в обычном, человеческом. Ощутить себя значимым, уникальным, дорогим для кого-то, а потом поверить в это наконец, убедиться, привыкнуть. А после примириться с тем, что у него было в прошлом уже не от бессилия перед обстоятельствами и ради выживания… Тут поможет только время, и сердиться на запутавшегося лисенка больше не хотелось.

К тому же Равиль абсолютно не был пьян, а все веселье объяснялось нервозностью. Ожье усадил юношу на кровать и сел рядом, виновато отметив, когда тот потер плечо, что хватка у него неслабая, и как бы у мальчика не осталось синяков.

— Малыш…

— Я не сделал ничего дурного! — задетый теперь уже принудительным уводом, Равиль тут же вскочил, непримиримо сверкая на мужчину глазами.

— Я знаю, — Ожье подошел к нему. — Просто будь осторожен с этим человеком! Мне не нравится, как он себя ведет с тобой.

— Почему же? — с вызовом поинтересовался Равиль. — Он помог мне немного и все!

— И все? — с мягкой насмешкой переспросил Ожье. — А сегодня что было?