Вопросы жизни. Дневник старого врача

К таким, по-моему мнению, принадлежит: сообщение более широких прав самоуправления земским учреждениям, слишком подпавшим под влияние бюрократизма и администрации; устранение военных судов из области гражданского права; уравнение прав и отношений к правительственной, административной и судебной власти всех провинций европейской России и всех ее сословий, а главным, как я полагаю, и самым существенным признаком прогресса для общества было бы введение выборного земского представительства в Государственный Совет.

Людям, у которых только на языке богопочитание верховной власти, а на уме личные интересы, конечно, будет не по нутру какое бы ни было общественное представительство. Но я полагаю, что пришло действительно время для укрепления государственной власти общественным представительством. Сюда доходят слухи из Петербурга, будто бы сам Александр II, после восточной войны (1877–1878), поднимал этот важный вопрос в каком-то особенном совещании (ad hoc) и что будто бы канцлер Горчаков, с мнением которого государь и согласился, отсоветовал приступить к представительству. Не знаю, правда ли это и такого ли же мнения держится канцлер и теперь, но остаюсь убежденным, что значительное большинство и умеренных сторонников преуспеяния России на поприще гражданственности (я нарочно заменил здесь современное и успевшее сделаться двусмысленным слово «прогресс» старинным «преуспеяние») видят теперь в общественном представительстве единственное средство к укреплению верховной власти на избранном царем-освободителем пути прогресса, с которого нет возврата к прошлому.

Правительству почему-то кажется необходимым называть предположения об общественном представительстве, выраженные даже в самой скромной форме, несбыточными иллюзиями и запрещать говорить гласно, вслух о предмете нисколько не предосудительном и совершенно безопасном.

Странное дело! Для наших правительственных лиц отжившая уже свой век канцелярская тайна все еще считается самым мощным орудием для управления людьми и делами. А на поверку выходит всегда, что самое скрытое есть именно то, о чем много и всеми говорится; узнай-ка правду там, где говорят о чем-нибудь и вкривь и вкось.

Запрет говорить гласно только тогда действителен и до известной степени полезен, когда мыслящий элемент общества еще не начал развиваться, но как скоро дали ему хотя сколько-нибудь развиться и хотя немного окрепнуть и познакомиться с тем, что делается вблизи и вдали, то все запреты толковать о предметах, интересующих культурное общество и притом не безнравственных и не преступных, отзовутся рано или поздно с большим вредом и на обществе, и на самом правительстве.

Чем вредны для правительства, например, толки в печати о представительной системе, разбор ее выгод и невыгод, различных видов и способов представительства, которые могли бы найти применение у нас, – почему это – вредные иллюзии? Для чего оставлять общество в вредном заблуждении прошлого времени, что все печатное принято уже и испробовано правительством.

Был же такой генерал-губернатор, как гр. Ал. Строганов в Одессе, который мне говорил, что под каждою печатною в России строкою он мысленно читает подпись: Александр II. Неужели же и это уродство генерал-губернаторской фантазии не есть еще для нас ein uberwundener Standpunkt![128]

Молчать и не сметь пикнуть об общественном представительстве, как о мере к укреплению верховной и правительственной власти, в то время, когда посреди белого дня в столичной улице совершается дерзкое убийство всеми высокочтимого самодержавного государя, едва ли заслуживает одобрения с истинно-государственной (не с полицейской) точки зрения.

Что за беда, если сказанное явно будет несправедливо; пусть несправедливое также явно обсудится и окажется ложным. Что же, наконец, выйдет из того, если подземным силам, причиняющим явную гибель, разрушение и волнение всего общества, не будут противопоставлены другие, организующие, нравственные общественные силы.

Не надо, я полагаю, упускать из виду и того еще, что анархисты после события 1 марта не преминут поднять высоко голову. Удавшееся им, после нескольких покушений, цареубийство могущественнейшего и единственного из представителей самодержавной власти в Европе, при самой эффектной и потрясающей обстановке, убедит многие незрелые и фанатические умы в могуществе доктрины и ее адептов и привлечет их на сторону анархистов.

Если же против этого зла и удастся учреждение европейской конвенции, то корень зла этим все-таки не уничтожится; будут везде преследуемы и выдаваемы агенты доктрины, а сама доктрина останется, и принципы ее останутся не менее прежнего привлекательными для изуверных фанатиков.

При таком положении дела, угрожающего опасностью и нравственною гибелью для общества, нельзя не признать крайней необходимости в регулированном законами участии всего культурного общества в государственном деле.

Антагонизм, существующий теперь между обществом и государством, весьма выгодный для анархистов и крамольников, должен ослабеть и постепенно терять свой raison d’etre.