Вор

Жирной меловой чертой компата была поделена на две половинки, и каждая в полном соответствии выражала характер своего обитателя. Если чикилевская сторона отличалась казарменной чистотой, — газетные подшивки аккуратно хранились на сундуке, а из-под кровати выглядывала старая, довольно скособоченная, но до угрожающего блеска начищенная обувь, и вообще всякий предмет служил на пределе своих возможностей, то в манюкинской также буквально во всем читалась смертельная одышка человека, которому лишь бы добежать как-нибудь до назначенного вскорости конца… Свежепролитые второпях чернила на столе, легчайшая дрожь на занавеске и прежде всего знакомая облезлая шапка на стуле выдавали присутствие хозяина; среди немытой посуды, на подоконнике, торчала головка водочной бутылки. Не имея иного способа словить свою добычу, Фирсов осторожно вытянул бутылку и сделал вид, будто собирается глотнуть из горлышка. Этого даже в нынешнем плачевном состоянии не смогла вынести манюкинская натура.

— Позвольте, ведь там же кружка рядом имеется! — сдавленно произнес Сергей Аммоныч, в красных пятнах от смущенья появляясь из укрытия; впрочем, Фирсов успел вернуть бутылку на прежнее место.

— Рад вас приветствовать в полном здравии…

— Мерси, мерси… — как с морозу, потирал руки Манюкин. — Признавайтесь, ведь знали, что подглядываю?

— Разумеется, знал, — усмехался и Фирсов.

— Уйма шутников на земном шаре развелось, все опыты проделывают друг над дружкой. Вот и Чикилев тоже шуточку вчера отколол. Задремал я вроде начерно, а он и принялся помещение мое обмеривать… «Чего вы там, Петр Горбидоныч, вкруг меня елозите?» — спрашиваю. «Да вот, — отвечает мне с колен, — в связи с предполагаемой моей женитьбой прикидываю — где мне купленный мною шкаф кленовой фанеры поставить, а где ширмочку с перламутрой». — «Так ведь я вроде живой пока!» — резонно напоминаю. «Это ничего не значит, — смеется. — Вы вполне обреченный человек. Уж если вы теперь кое в чем, с самого начала, хе-хе, разочарованы, так чего же от вас в будущем, когда все развернется, можно ожидать? Я, говорит, вчера такие ваши мысли во сне подслушал, что…». А действительно, я уж раза два его заставал: проснусь, а он сидит возле и в бумажку записывает. У меня с детства привычка, знаете, разговаривать во сне.

— Это он границу прочертил, мелом-то?

— Он!.. потому что любит ясность в жизни. И даже запретил переступать ее без дозволения… Ну, садитесь, что с вами поделаешь. А жаль, спугнул я вас. В бутылке-то ведь у меня состав целебный, на ночь поясницу велено натирать.

— Полно, полно нам друг дружку разыгрывать, — вдруг посерьезнел Фирсов. — Да я и ненадолго… Уточнить кое-что собирался насчет вашей просветительской деятельности в роговских краях. Ведь нам же обоим невыгодно, если чего-нибудь навру…

— Собираетесь и меня в сочинение к себе втиснуть?

— И втисну, — беспощадно сказал гость.

— Ошибку сделаете. Какой с меня, батенька, навар! Небось показать сбираетесь, как допивает с донышка жгучий яд своей постыдной жизни Сергей Маиюкин, хищник и имперьялист… Так ведь меня бы надлежало с древнейших времен, в полном объеме брать. Нонче все больше из мести пишут, а месть — плохое вдохновенье…

Он собирался в шутливом иносказании преподать сочинителю урок, как надлежит нынешним русским изображать деяния предков — пускай без приязни, однако и без искажения, ибо любое прошлое тем уже одним почтенно, что учит настоящее не повторить его ошибок в будущем. И Манюкин уже приступил было, но неожиданно в дверную щель без стука просунулось продолговатое усатое лицо и повращало глазами.

— Парикмахер Королев, извиняюсь, не тут ли квартирует?

— По коридору вторая дверь наискосок, — так и вздыбился Фирсов в ответ, точно ждал этого визита. — А еще лучше, позвольте-ка… я сам дорогу покажу!

И, пренебрегая только что достигнутым доверием Манюкина, бросился провожать долговязого Митькина гостя, тем легче запоминаемого, что при своей продувной, явно блатной наружности был одет в самое что ни есть заграничное пальто. Фирсов предупредительно постучал в заветную дверь, но, даже когда слух его уловил Митькино позволенье, помедлил секундочку.

— Ведь я вас знаю, — игриво заикнулся он, точно вчера расстались, точно сам выдумал этого длинного смешного человека. — Вас Санька Велосипед зовут…

— Ну и я тебя маленько знаю… — берясь за скобку двери, дружелюбно отвечал тот, потому что с некоторого времени и ему примелькались эти круглые очки, неказистая бородка, самое фирсовское лицо усталого, пе балованного успехом мастерового.

— Интересно, и зачем это при ваших нынешних намерениях решительно изменить свою судьбу… зачем вам вновь понадобился парикмахер Королев? — играя своей осведомленностью, справился сочинитель.

— Так, покойничка тут одного постричь надо… — поскалил зубы Санька и, шагнув прямо на Фирсова, вошел в дверь.