Вор

На этот раз Фирсову везло. Стоя перед Митькой во всеоружии умного своего внимания, приятно чувствуя прикосновение митькиных пальцев, он готовился действовать и потому на лицо напустил чуть туповатое выражение. Митька смущенно поднял глаза. Крутой фирсовский лоб напоминал ему другой лоб, весь в желваках муки, обреченный лоб Аггея. Фирсов счел за добрый признак загадочную митькину улыбку и не ошибся.

— Зайди ко мне, — благожелательно сказал Митька, и Фирсов побежал впереди, чтобы приотворить дверь Митьке. Готовность Фирсова услужить должна была обижать, ибо, будучи умен умом, достаточно небрежным к людям, он под личиной тупой услужливости прятал зоркое, изучающее превосходство. Потом он ходил по комнате, застенчиво потирая руки. В комнате митькиной и в самом деле было прохладно.

— Чего смотришь? — подошел к нему Митька.

— Комнатешка… очень на каземат похожа. Только бы решоточку на окно.

— Садись и слушай. (— Кстати, дай папироску!)

— Сел и слушаю. (—…только ведь я дешевые курю.)

— Не вертись, Я не дурак, Да и ты не подлец ведь?.. — строго вставил Митька. — Существует такой на свете Аггей Столяров.

— Знаю.

— Что ты про него знаешь?

— Э… мужчина. Очень неприятный, ночной.

— Мало знаешь. Да что у тебя со спичками?

— …ребеночка давеча купали. В лужицу и упали спички.

— А у тебя есть?.. Канительно, небось, с детьми-то!

— Как вам сказать: ведь свой. Смысл жизни и развлечение: шумит, тарахтит… занимательно. — Фирсов врал вдохновенно, исподлобья посматривая на Митьку поверх очков, врал напропалую, через странную эту ложь залезая глубже в митькино доверие.

— Хм… Так вот об Аггее: хочет он видеться с тобой. Догорает человек, томно ему, скучно на свете. Ты ведь сочинитель, кажется?

— Грешу, — буркнул Фирсов, разочарованно глядя на свои растопыренные пальцы.

Оба замолчали, как бы над раскрытой могилой. Обоюдное недоверие их таяло ежесекундно: чужая могила сближает. Еще не было и слабого веянья дружбы, но Митька уже признал человека в Фирсове, а Фирсов перестал прикидываться тем, чем он не был на самом деле: помогла этому ложь о ребеночке. Фирсову не улыбалось итти в духовники к Аггею, которого он представлял, как страшное извращенье лучшей выдумки ветхого человечества: бога и любви. Аггеем он не хотел сквернить еще ненаписанных страниц, ибо предугадывал, что яд ужасного знания сочится из меркнущих глаз Аггея и заражает как бы духовною чумой.

С деловой откровенностью Фирсов объяснил, что в повести имелось лишь одно вакантное место. (— Для вас, драгоценный Дмитрий Егорыч, — довольно дерзко показал пальцем Фирсов.) Остальные же персонажи существуют для подпевания метаниям героя, на манер как это делалось у древних греков. Аггей загромоздил бы повесть и потребовал бы огромного разбега. Внезапно новое соображение осенило Фирсова; не стесняясь Митьки, он набрасывал в записную книжку новые эпизоды, всплывшие на поверхность сочинительского ума. Карандаш едва поспевал с прытью детского кубаря носиться по бумаге. (Сломавшийся карандаш Фирсов зачинил наспех зубами, и тот в обгрызенном виде еще более неистовствовал.)

— Знаете, я охотно-с! У меня вот тут… — щелкнул он себя по лбу, — очень любопытная родилась идейка. С ним по-людски-то можно говорить?.. или уже только мимикой? Ага? (— Митька тем временем одевался. — ) Что ж, ведь я тоже вор, как и вы… только моих краж не замечает никто!

— Ну, какой же ты вор! — шутил Митька, подавая Фирсову пальто, и тот вдруг охладел, подозрительно наблюдая его движения. — Да еще себя со мной сравниваешь. Ты мировая личность, а меня только в отделениях милиции и знают. Ну, влезай в свою клетку!

Вдруг Фирсов стал задумчив и трезв. То самое, чего добивался ценою унизительных хитростей и бессонных ночей, само лезло на острие его карандаша. Полчаса путешествия по улице они промолчали. Выл вечер, слегка засиненный морозной луной. Недалекий колокол вещал о сретенском сочельнике. Хрусткий скрип подошв сообщал редким пешеходам какую-то подщелкнутую бодрость. В небе с величайшей щедростью были рассыпаны звезды. В домах мерцали тихие светы. Какой-то дурак проехал на велосипеде. А Фирсов нес в голове уже целиком готовую первую главу.

— Эх, и изображу я их!.. — вскричал он, хватая Митьку за рукав. — Читать будут, точно сквозь лупу станут глядеть. Пальцы их суну прямо в язвы, пускай удостоверятся. Эх, косноязычны мы, и покуда не жжет наш огонь, но все выстроим и еще неоднократно удивим! — Кстати он протер расцарапанные морозом стекла очков.

— Чудак ты, — снисходительно откликнулся Митька. — Шуршишь бумагой и думаешь, что дело делаешь. В бумагу, брат, людей не оденешь!

Но тот увильнул от прямого ответа, избегая противоречить в такую минуту. Втайне Фирсов желал, чтоб путешествие их длилось бесконечно. Сумерки, полные звезд и снега, благоприятствовали его вдохновенью. Ремесленник! Он шел на эту встречу, как на свиданье с любимой женщиной. Можно было подумать, что и впрямь кого-то могла чаровать сиплая музыка аггеева голоса.