Вор во ржи

Она почти с первой фразы поняла, кто этот автор, но тем не менее едва не задохнулась, увидев подпись летящим почерком — Гулливер Фэйрберн. Ниже был указан адрес: город Тесаке, штат Нью-Мексико. Она посмотрела в атласе, это оказалось в сельской местности к северу от Санта-Фе.

Она написала ответ, стараясь сдерживать эмоции, и с обратной почтой пришло еще одно письмо. Он рассказал, что в данный момент живет в трехкомнатном коттедже на окраине Тесаке, который на самом деле представляет собой индейскую деревню. Его дом — глинобитная хижина, выстроенная в самом непринужденном стиле. Но дом уютный, написал он, и что может быть лучше явлений, которые возникают сами по себе, без предварительного планирования? Он писал «Ничьего ребенка» без плана, без четкого сознания того, что он делает и во что все это может вылиться, и книга оказалась лучше, чем он мог себе представить.

Письмо на этом кончалось — без приглашения, которого, исходя из содержания, можно было бы ждать. Она немедленно написала ответ, сообщив, что его небольшой домик кажется ей совершенно очаровательным. Если бы ей суждено было когда-нибудь увидеть его, писала она, он бы несомненно показался ей знакомым, словно она жила в нем в смутно припоминаемой прошлой жизни.

На сей раз ответа пришлось ждать дольше. Письмо, едва ли на страничку, никак не было связано с тем, о чем они переписывались ранее. Вместо этого он рассказал о своем соседе, владельце двух дворняг. Он подчеркивал, что собаки совершенно неразлучны, хотя у каждой свой темперамент и одна гораздо больше любит приключения, чем другая. Дочитав письмо, она даже не смогла определить, то ли эти собаки существуют в действительности, то ли они плод его творческого воображения, некий случайный набросок, некое иносказание с непонятным смыслом. Это письмо, как и предыдущие, было напечатано на лиловой бумаге и пришло в лиловом конверте. В конверте был также билет на самолет от Нью-Йорка до Альбукерке.

Через четыре дня она уже была в самолете. Он встречал ее у выхода. Они не обменивались фотографиями, но мгновенно узнали друг друга, как только их взгляды встретились. Он оказался высоким, худощавым, сумрачно красивым. Они постояли у багажной карусели, дожидаясь, когда появится ее чемодан. Она показала, и он отнес его в машину.

По дороге в Тесаке он сообщил, что предчувствовал это, когда прочитал ее эссе. «Я понял, что ты хочешь приехать ко мне, — сказал он, — и знал, что приедешь».

Хижина с видом на высохшее русло реки была точно такой, как она себе представляла, и уютной, как он и говорил. Они прожили там три года.

— Чего я не понимаю, — заговорил я, — это как он набрался смелости написать вам и как вам хватило храбрости принять приглашение. Он ведь знал, что вам всего четырнадцать лет?

— Он знал, что я учусь в девятом классе. Если бы я была значительно старше, значит, я была бы умственно отсталой.

— А ему не приходило в голову, что ваши родители могут попытаться искать вас? И что ему может быть предъявлено уголовное обвинение?

— Не думаю, что это могло прийти ему в голову, — ответила она. — Гулли человек не безрассудный, но сомневаюсь, что он тратит много времени на обдумывание последствий своих действий. Вполне возможно, он просто не думает, что у его действий могут быть какие-то последствия. Вы читали «Ничьего ребенка»?

— Да.

— Значит, помните, что там говорится насчет понимания. Он сразу понял, что беспокоиться незачем. Точно так же, как знал, что я воспользуюсь билетом на самолет.

— А ваши родители?

— Парочка старых хиппи. Отец мой в то время был в Непале, пьянствовал в Катманду. Мать жила у себя дома, в Гринвиче, штат Коннектикут, проживала доверительную собственность и три дня в неделю трудилась на добровольных началах в организации, лоббирующей легализацию марихуаны. Больше она ничем не интересовалась.

— То есть она не возражала?

— Она отвезла меня в аэропорт. У Гулли не было телефона, но я позвонила ей через несколько дней из телефона-автомата и сообщила, что останусь там на некоторое время. Она сказала: «Очень хорошо».

— Но вам было четырнадцать.

— Я всегда говорила, что у меня взрослая душа. Трудно сказать, верила ли я в это, но, во всяком случае, я была далеко не обычным четырнадцатилетним подростком. И я никогда не чувствовала себя не на своем месте. Я всегда была равна себе.

Часть всего этого она рассказала мне в книжном магазине, с Раффлсом, урчащим у нее на коленях, и при посетителях, старавшихся держаться подальше, словно чувствовали, что могут помешать. Другую часть — в баре «Кедр» на Университетской площади, куда мы перебрались после того, как я закрыл магазин. Она спросила официанта, есть ли у них ржаное виски. Он сходил узнать и вернулся с сообщением, что у них есть «Олд Оверхольт». Она заказала двойную порцию и бокал воды.

Я решил заказать то же самое, но со льдом и капелькой содовой, и спросил, хорошо ли это в таком сочетании. Она сказала, что лучше пить чистое, и я переменил заказ — двойную ржаного виски, чистого, и бокал воды.