Ворчливая моя совесть

Мажорный пролог к Украине, громкое напоминание о ней, ее самое близкое и понятное мне посольство.

Я свой в этих вечно шумных, пышных и неопрятных залах.

На рифленом цементном паркете за недостатком мест на изогнутых скамьях спят, разинув рты, поросшие щетиной, жилистые мои земляки. Под головами у них объемистые пакеты со словом «ГУМ». Между разметавшимися во сне запорожскими телами их гуськом пробираются куда-то робкие отутюженные интуристы.

Под желтой люстрой хлопотливо машет крылышками воробей.

Обнимая невозмутимого морячка, медленно плачет мать.

Всему, что охватывает здесь мой взгляд, согласно вторит разбуженное свиданием сердце. Еще не скоро на первую колею Киевского вокзала прибудет новый день, но я читаю уже на стене, над спящими в углу усталыми людьми, утреннюю, полную надежды газету.

МЕЧТА

Странное порой одолевает меня желание: мне хочется запеть в ночной электричке. Да, да! Запеть, грянуть высоко, ликующе… Так, чтобы лампы от удивления вспыхнули ярче, чтоб курильщики в тамбуре закашлялись и со всех ног бросились в вагон на возникший вдруг в монотонном грохоте колес радостный, непередаваемо прекрасный вопль Карузо…

Я пел бы о весне, с ее теплой новой травой, об окаменевшем экстазе дальнего горного хребта, о дороге, по которой давно соскучились наши кеды, о стремительных, на миг заслоняющих звезды крыльях.

О, я знаю, никто не прервал бы меня словами: «И чего дерет горло!» Наоборот, каждого вновь входящего слушатели мои встречали бы умоляющим жестом, пальцем, приложенным к губам.

Размечтался я что-то…

За обочиной в густо-синем позднем сумраке пролетает назад белесый дым березовых рощ, наливаются и тускнеют в тамбуре папиросные огоньки. Люди едут домой. Они молчаливы, хмуры. Устали. Из авосек их торчат золотые слитки батонов, на полках лежат маленькие обшарпанные чемоданчики с инструментами и техническими учебниками…

— Можно сюда?

И они сдвигаются поплотнее, чтобы и мне нашлось здесь место.

Молчим, дремлем, думаем каждый о своем, о семье, об оставшемся где-то в хвосте поезда минувшем дне, о проносящихся за окном новеньких квадратных огнях. И, выходит, думаем друг о друге.

Размечтался я что-то… А может, другое? Может, очень люблю я этих людей, даже не догадывающихся об этом? Вот-вот вскочу я, выйду на середину и запою, вот-вот, сейчас, как только подтолкнет сердце.

ДЕЙСТВИЕ ПРОИСХОДИТ НА ДРУГОЙ ПЛАНЕТЕ (Опыт ритмической новеллы)

Уже прошла вдоль кресел стюардесса, на миг бедром касаясь пассажиров. На миг, а все же… Черт возьми, она — поистине душа Аэрофлота! Опять идет. Коснулась мимолетно. Да нет, скорее самолетно это!..

— Прошу всех срочно застегнуть ремни!

Уже Земля в кипящих облаках, как яблоко в листве, явилась взглядам, уже привстали все, зашевелились… (Все — кроме одного, он спал, бедняга, и челюстью стальной во сне скрипел.) И тут-то кто-то звонко голос подал:

— Эй, пассажиры! Есть одна идея! Давайте сговоримся и представим, что под крылами нашими сейчас кружится неизвестная планета, другая, понимаете? Другая! Без имени пока что, без лица. Не знаем, есть ли сёла там и грады и встретим ли мы там живых, разумных, работающих, любящих, летящих куда-то прочь от милых берегов. Давайте сговоримся и представим: все, что на сей планете происходит, — для нас кроссворд! Итак, кто «за», кто «против»? Воздержался?..

— Согласны! Мы согласны! — отвечаем. Полет окончен, все благополучно, так отчего ж не пошутить немного? — Согласны! — говорим. — Не против! За!

Один лишь, с металлическим оскалом, морщинистый, как старая бумага, похрапывая, ничего не слышит. Так, может, разбудить его?

Но — стоп! Шасси уже целуется с планетой. Бетон… Аэродром промыт грозою. А вот и человек! Подобный нам! Прямоходящий, голова, два уха… Встречает… Чей-то любящий отец. Пускай бежит, зеленой шляпой машет — мы на него, как на чужого, смотрим. Мы смотрим — разбегаются глаза. Вот существо какое-то летит, черно как ночь, выкрикивая: «Каррр!» А вот еще одно… А вот другое — с хвостом и с белозубою улыбкой, кричит: «Авав!»

Какой занятный мир! Мы ахаем, мы взапуски дивимся.

— А это кто?

— А это что?

— А это?

Не разделяет наше удивленье лишь тот, что в самолете крепко спал. Он все вокруг нам объяснить берется:

— Вот ворон, — говорит он, — вот собака, — а это, — объясняет, — туалет, — и тут же торопливо убегает.