Ворчливая моя совесть

— А хоть бы и была, — смерив сатирика пренебрежительным взглядом, ответила регистраторша, — вам там не отколется.

— Понятно, — кивнул Анатолий Юрьевич и, повернувшись к своим, добавил: — Немцы, конечно, живут в  т о й  гостинице!

Огаркова поселили в одной комнате с Медоваром и двумя артистами, вечно нахмуренным исполнителем роли деда Щукаря и разбитным иллюзионистом. Последний тут же себя показал. Под подушкой на своей постели он обнаружил стограммовую бутылочку коньяка.

— Хорошо встречают! — воскликнул он. — А ну-ка, проверим ваши подушки! — И, как ни странно, точно такие же бутылочки оказались и под остальными подушками. Через минуту выяснилось, что иллюзионист их разыграл. (Ловкость рук и никакого мошенства!) Медовар заливисто хохотал, Огарков тоже усмехнулся, а дед Щукарь без тени улыбки на мрачной физиономии снова и снова заглядывал под свою подушку, всю постель разворошил в поисках исчезнувшей бутылочки.

К ним зашла уже умывшаяся, готовая к бою Луиза Николаевна.

— Пошли, друзья! Пошли!

По длинным гостиничным коридорам, держась за стены, ковыляли, ползали, стучали костылями, раскатывали на низеньких тележках с шарикоподшипниками вместо колес инвалиды войны первой и второй группы. Были кроме безногих и безрукие. Всезнающий Медовар шепотом пояснил:

— Это курсанты. Вождению учатся. Государство бесплатно предоставляет им легковые автомобили «Запорожец».

Из многих номеров уже слышались звуки музыкальных инструментов, могуче рокотал контрабас, донеслась сочная серебряная фиоритура пробующей голос солистки… На лицах курсантов, морщинистых, иссеченных шрамами, было написано самое жгучее любопытство.

На улице по-прежнему отплясывала метель, сдобренная к тому же чувствительным морозцем. Покуда дошли до ведающего культурой учреждения, совсем озябли. По утлой, скрипучей лестнице поднялись на второй этаж деревянного дома. (Где же еще культуре обретаться, как не в мансарде?) «Бормотов» — было написано прямо на двери красным карандашом. Там уже были более расторопные руководители артистов и музыкантов. Нервно что-то доказывали местному культуратташе — Бормотову, должно быть, — сердились. При этом посетители были без головных уборов, сняли, войдя в помещение, — нечто атавистическое, — а сам хозяин сидел в ушанке. Смущенный натиском столь важных посетителей, он только руками разводил. Ничего иного не добились от него и писатели. Отирая взмокший от волнения лоб, культуратташе успокаивал:

— Отдохните денек-другой с дороги. Не выспались, поди. К завтрему что-нибудь придумаем. Я кому надо доложу, — может, автобус с маршрута снимут, может, колхозы посодействуют…

…Отправились завтракать. В чайной сидели за столом в пальто и шапках. Очень, оказывается, удобно, не теряешь время на раздевание, одевание. От стола к столу ходил неопрятный старичок, вместо нижней губы — щетинистый подбородок, а подбородка этого чуть ли не касается крючковатый нос. Вылитая копия гоголевского Плюшкина. Подбирал на пустых столах обломки печенья, кусочки сахара.

…Нагнувшись вперед, пробивая головами метельный ветер, побродили по улицам, забегая на минуту погреться то в сберегательную кассу, то на почту, то в книжный магазин. В магазине приобрели по нескольку интересных — в Москве не достанешь! — книг. Разрозненные тома некоторых классиков — в основном «Статьи и письма», сочинение о лекарственных травах и парочку научно-фантастических альманахов. Твердохлебова нашла и свою собственную книжицу, выцветшую, со склеившимися от многолетнего неподвижного лежания страницами. Хорошенько порывшись, обнаружил целых три принадлежащие его перу сатирические брошюрки и Медовар.

— Жаль, Виталий здесь ничего собственного не найдет, — шутливо посетовала Луиза Николаевна.

— Где там! — весело откликнулся Анатолий Юрьевич. — Его книги тут же раскупили! Они и дня не лежали!

Они улыбались, посмеивались, рассматривая свои пожелтевшие, поблекшие произведения, перелистывали их, растроганные встречей с ними — нет, встречей с самими собой! — но Огарков видел, что им грустно. «Как же это нужно писать, — думал он с бьющимся сердцем, — какую правду говорить, каким редким живым словом пронимать душу, чтобы и в метельной этой глуши не залеживались на магазинной полке книги? Ведь вот, даже классики некоторые лежат. Разрозненные тома, правда… «Статьи и письма»…»

Очевидно, такого рода мысли не только ему пришли в голову. Твердохлебова, не обращая внимания на тренировочные фиоритуры солистки, жившей с ней в одной комнате, весь оставшийся день работала.

— Работает, — хмыкнул попытавшийся ее отвлечь и изгнанный Медовар.