Ворчливая моя совесть

Маргарита Анатольевна отпустила вдруг свой угол чертежа на волю, он пружинисто ударил Каплина по лицу. Вскрикнув, тот выпустил свой угол. На этот раз жертвами стали Нонна и Колесников.

— Маргарита Анатольевна! — вскричал Таратута. — Ребята! А давайте в цех сходим! Что чертеж? Лучше машину поглядим!

— А я вам еще раз повторяю, возвращайтесь в дом отдыха, товарищ Таратута! — выкрикнула Маргарита Анатольевна. — Машину и без вас доведем!

…Сложными зигзагообразными маршрутами, держась за ушибленные чертежом носы, расходились по своим рабочим местам Каплин, Колесников и Нонна. Сели, придвинули к себе эскизы, линейки…

— Счастливого отдыха, товарищ Таратута! — непреклонно глядя на него круглыми глазами, пожелала Маргарита Анатольевна.

— До свиданья, — пробормотал он.

Каплин поднял голову, Нонна не подняла. «Кто взял мой ластик?» — заорал Колесников.

Таратута спустился вниз, во двор. Перешагивая через осыпающиеся траншеи — пять дней назад их здесь не было, — направился в механосборочный. В арке цеховых ворот, на сквозняке, ему что-то попало в глаз. Он поморгал, дождался, пока слезы вымыли злополучную пылинку из-под саднящего века, и прошел по маслянисто-скользкому стальному паркету в дальний угол цеха на слесарный участок. К полосоправилке. Несмотря на все еще слезящийся глаз, он сразу — еще издали — узнал Саломатина. Рубашка в цветочках помогла. Приметная рубашка, в таких по цеху не ходят. Да и в темных очках был он.

— Кто же так делает? — негодовал Саломатин, орудуя молотком и зубилом. Обращался он к группе окруживших машину слесарей, а точнее, к одному из них, самому молодому, нервно вытирающему паклей руки — Ты чем думал? Нет, ты скажи, чем ты думал?

Слесаря, за исключением провинившегося, загоготали. Кто-то громко высказал догадку, чем именно провинившийся думал.

— Смотри, что он сделал, — сразу обратился к догадливому коллеге Саломатин, — нет, ты посмотри, посмотри! И вы гляньте, — пригласил он остальных зрителей.

Сгрудившись над разъятой полосоправилкой, сдвинув головы в кепках козырьками назад, точно хирурги на консилиуме, они, перебивая друг друга, стали делиться мнениями.

— Элементарно! Закон физики! — слышался голос догадливого коллеги.

— Она ж двигалась, шестерня, когда ты втулку вбивал! — кричал на провинившегося Саломатин. — Относительно направления удара! Ты сколько классов закончил? Восемь?! Что-то не заметно!

Прячась за большим строгальным станком, Таратута со жгучим интересом наблюдал за происходящим. «Грамотеи… Молотком и зубилом законы физики подтверждают…»

Строгальщик, за станком которого он прятался, пожилой, лысый, с очень знакомым лицом — наверно, по фотографии на Доске почета, — невозмутимо покуривал даже не глядел на него.

— По земле босичком ходить надо! — кипятился Саломатин.

— Босичком, босичком, — чуть не плача, повторил провинившийся. — Инженерша из ОГМ два раза приходила, крашеная такая баба, — говорит, ошибка в конструкции, изобрели неправильно, а ты — босичком, босичком…

Слесаря загоготали.

— А?! — вырвав у провинившегося паклю и вытирая ею руки, обратился к смеющимся Саломатин. — Слыхали? Баба из ОГМ к нему ходит! А ну, вруби ток, голова два уха!

Полосоправилка загрохотала, завыла. Отталкивая друг друга, все бросились к груде кривых, мятых металлических полос, стали совать их в ненасытную, жадно скалящую вращающиеся валки пасть машины. И тут же бежали смотреть, как выскакивают эти полосы сзади, ровнехонькие, гладкие.

«Смотри-ка, — удивился Таратута, — на глазок, одной интуицией, а настроил. Странно… Нет, это ненадолго. Сейчас все сместится и…»

Даже невозмутимый строгальщик с понимающей улыбкой следил за ликованием слесарей.

— Как макароны! — радостно кричал провинившийся, подбирая ровнехонькие серебристые полосы. — Как макароны!

— Не как макароны, — поправил его сияющий Саломатин, — а как лапша!

Полосоправилка вдруг крякнула, заскрежетала… Тягуче застонали подавившиеся металлической лапшой валки. Саломатин прыгнул к рубильнику, выключил…

…По всему городу шли зарубежные кинофильмы. Мексиканские, итальянские, французские. Пестрели на заборах и глухих стенах интригующие непонятные афиши: огромный глаз с отразившимся в зрачке силуэтом бегущего человека; некто в рыцарских доспехах, сжимающий в стальной перчатке телефонную трубку…

Таратута долго шел пешком. Пока не устал. А устал — как раз очередной кинотеатр перед самым носом… Картина была хотя и новая, но по сути — стара как мир. Невиданный интерьер: черное с золотом. Сногсшибательные туалеты: из перьев и бриллиантов. Муж собирает кожаный чемодан. Дождавшись его отъезда, жена тут же звонит по элегантному телефону…