Ворчливая моя совесть

— Товарищ капитан… Андрей Константинович… Я… Я вам… Не совсем… — Пауза. Вздох. — Скажите, — произнес он наконец, — а каменистые огрудки — что это?

— Лед камни большие тащит, — спокойно ответил Серпокрыл, — всякий раз они на другом месте.

— А… А суводи?

— Кружит когда… Водовороты.

Камни, возникающие всякий раз на другом месте, суводи, втягивающие в свое безжалостное, неумолимое кружение… Отмели… Сколько же опасностей таится на пути теплохода, идущего по реке, на пути Земли в движении ее по Вселенной, на пути человека, живущего…

Фомичев чихнул…

Вот уж не думал он, не гадал, что дважды в течение нескольких дней побывает в городе Ханты-Мансийске. Сначала в авиапорту, а теперь в речном. Дождя уже не было, но влажный воздух так и поблескивал, насыщенный невидимыми капельками. Да и небо хмурилось, как бы раздумывая — а не обрушиться ли снова на головы людей ливнем. Принарядившись, приняв на всякий случай воинственный вид, сошла на берег Егоровна. За компанию и Савельева с внуком прихватила. Все не так страшно. И Фомичев с ними. Миновали арку деревянного вокзала, вышли на песчаную площадку. Стали оглядываться. Фомичев первый заметил седобородого старика, левый глаз у которого отсутствовал, словно бы тестом был залеплен. На пиджаке, под бородой, — облупившийся, почти белый орден Краской Звезды. Обратил на него внимание Егоровны. Та отрицательно покачала головой:

— Что ты! Бородатый, старый… Нет! — но взгляда от старика не отвела. Всматривалась, всматривалась. Охнула вдруг. — Кондауров! — вскричала. — Это ты, што ль?

Старик тоже вгляделся. И он, видно, глазам своим не поверил. То бишь глазу своему единственному. Шагнул…

— Наташа?!

— Узнал? Да, Наталья Егоровна… Ну, здравствуй, што ль! — Глаза у Егоровны повлажнели. Целоваться и обниматься они не стали, даже руки друг другу не подали, только смотрели, смотрели. — Чего ж ты один явился? Где ж молоденька-то твоя? — Она демонстративно заоглядывалась. Савельев, Фомичев и Вовка тоже заоглядывались. Интересно, что за красавица отбила Кондаурова у Егоровны, которая и сама его до этого отбила у подруги Тани.

— Это Раиска-то? — удивился старик. — Давно уже похоронил. Лет с десять, — вздохнул он. — Да и ты ведь одна.

— Я? — воскликнула Егоровна. — Я не одна! Где ж я одна? Никифор Анисимович! Вовка! — позвала она. — Фомичев! Подойдите поближе, познакомьтесь!

Познакомились. Помолчали.

— А в Березове, — сказал Вовка, — у Егоровны с дочкой встреча, а в Салехарде — с Феликсом.

— Капитолину увидишь? — оживился Кондауров. — Ей сколько годов сейчас? Уже под сорок, чай? А Феликс — это кто?

— Внук твой, Кондауров, — проговорила она сквозь слезы. — Ох, Кондауров, Кондауров… — отвернулась и стала всхлипывать в голос. — Видно, в самое лучшее свое приоделся, раз орден нацепил, — приговаривала она сквозь слезы, — а уж такое старье — в утиль не жалко. Замызганное все, драное, ботинки дырявые. Шнурки-то хоть поменял бы. Ботинки черные, а шнурки желтые. А сам-то — худой, в бороде спичка горелая застряла… Ох, Кондауров, Кондауров! Пенсию-то получаешь?

Он, не отвечая, махнул рукой. И хотя она стояла боком к нему, хоть и не глядела на него — дошел до нее этот равнодушно-отчаянный, вялый жест. Покивала понимающе. Стала утирать краем платочка слезы.

— Может, не следовало мне у Тани тебя отбивать, — проговорила она с шумным протяжным вздохом, — может, иначе жизнь твоя сложилась бы. Ведь по сей день дура старая, Танька-то, помнит тебя. И любит.

Старик встрепенулся.

— Таня? Это какая же? — переступил он с ноги на ногу. — Казначеева, что ли? Ну?! Смотри ты… Жива? Слышь, Наталья, ты мне ее адресок дай. Она где сейчас живет?

В один момент Егоровна как-то подобралась вся. Сузились глаза, поджались губы.

— Адресо-о-ок! — протянула она. — А я почем знаю? Поди поищи по свету Татьяну свою. Только поторопись!..

— А я знаю, где Таня живет, — произнес Вовка, — это такая старая-престарая, в валенках, да? — Но дед дернул его за руку и быстро отвел в сторону. Стал ему выговаривать там, разгневанно грозить пальцем.

Фомичев не знал, как быть. Оставаться? Уйти?

— А эти товарищи тебе кто? — спросил Кондауров, поглядев на Савельева с внуком и переведя взгляд единственного своего, слезящегося глаза на Фомичева.

— Да никто они мне, — с внезапной горечью призналась старуха, — едем вместе. Одна я… Так же, как ты…

— У тебя дочь. Внук…

— А у тебя? — усмехнулась она. — Ведь это же и твоя дочь! И внук твой!

Фомичев незаметно отошел в сторону. Это верно — чужой он человек, посторонний. Рядом, щелкнув раскрывшейся дверцей, остановился автобус. «Речной порт — Аэропорт». Интересный маршрут. В него вмещались оба посещения Фомичевым города Ханты-Мансийска. Вошел в автобус. Кондукторша протянула ему в обмен на пятак билет. Взглянул на цифры — счастливый. Проверим!.. Розовый, точно после бани, здоровяк показывал всем желающим, давал потрогать приобретенную им на речном вокзале с рук бесхвостую шкурку белого песца.

— Всего за четвертной! — ликовал он. — То есть за двадцать пять целковых!

— Так ведь без хвоста!