Воришка Мартин

Сосредоточившись, он превратил омара в руку и заглянул в воду. Крошечная рыбка зависла в солнечном луче рядом с ровной линией пузырьков, что поднимались из воздушной трубки. Полки с бутылками за стойкой бара просвечивали сквозь аквариум как уступы волшебной горы, усеянные драгоценными камнями.

— Нет, старина, мне уже хватит.

— Ха-ха, ему хватит, слышишь, Джордж?

— Что, Пит?

— Старине Крису уже хватит.

— Давай, Крис, еще по одной.

— Наш миляга Крис не пьет и не курит.

— За компанию, старина.

— Ага, он любит компанию. Мою компанию… н-ненавижу свою компанию! Вы же, мисс… вы ведь еще не скажете: «Закрываемся, господа»… правда, господа? Он… он дал слово старушке матери… Он сказал… нет, это она сказала… «Крис, дитя мое, — сказала она, — пусть все десять заповедей катятся ко всем чертям, — вот что она сказала, — только не кури и не пей, сколько бы ни …ался». Э-э… прошу прощения, мисс, если бы я мог предположить, что столь ни… непристойное слово выйдет за пределы моих за… зубов, я не п-предпринял бы э-э…

— Пошли, Пит. Возьми его под руку, Крис.

— Руки прочь, господа! Клянусь небесами, я из него сделаю… сделаю… Я сва… свобод-мыслящий гражданин, женатый и ср… с ребенком э-э… не важно какого пола…

— У тебя мальчик, старина.

— Скажу тебе по секрету, Джордж, дело совсем не в том, какой пол… главное — мозги. Знает оно вообще, кто я есть? Кто мы? Джордж, ты меня уважаешь?

— Ты наш гениальнейший продюсер, хоть и надрался.

— И-и… мисс, я и хотел сказать «надрался», а Джордж, ты… он самый божественный директор, какого имел наш чертов театр, а Крис — лучший из лучших чертовых юнцов… да, Крис?

— Как скажешь… да, Джордж?

— Конечно, старина, еще бы.

— И всем этим мы обязаны лучшей женщине на этом проклятом свете. Я люблю тебя, Крис. Мать и отец, единая плоть… и дядюшка мой… провидец хренов… Хочешь в мой клуб?

— Ладно, Пит, потопали.

— К-клуб червячков… Хочешь? Ты по-китайски говоришь? Р-ра… разверзаемся… по воскресеньям…

— Пит, ну пошли же!

— А мы всю неделю там сидим… червячки. Личинки. Знаешь, как китаец готовит китайский деликатес — берет рыбу и закапывает в жестянке… а там такие кро-ошечные червячки заводятся и начинают жрать рыбу. Жрут, жрут, а потом глядь — а рыбы-то и нет, всю сы… сожрали. Одни червячки. Червячок — это тебе не шутка, знаешь. Фототропы, ага… Слышишь, Джордж, фототропы!

— И что?

— Фототропы… Пардон, мисс, я сказал — фототропы.

— Кончай про червяков, Пит, пошли отсюда.

— A-а, червяки. Ну да, червячки. Личинки. Так это еще не все, пока только рыба. До чего паршиво, ползать внутри жестянки… а хуже всего — в Датском королевстве. Ну так вот… когда с рыбкой покончено, они принимаются друг за друга. Понимаешь, Крис?

— Веселенькие у тебя мысли, старина.

— Те, что побольше, жрут маленьких, а их самих жрут большие… а этих — э-э… самые-самые, а потом — друг друга. Остаются два, потом один — и вот на месте рыбы лежит один здоровенный, самый везучий… Редкостный деликатес!

— Ты взял его шляпу, Джордж?

— Пошли, Пит! Так, осторожно…

— Я люблю тебя, Крис, ты у нас самый-самый… красавчик. Съешь меня!

— Положи его руку себе на плечо.

— От меня осталась одна половинка, я фототроп. Ты уже сожрал Джорджа? Так вот, когда остается только одна, китаец выкапывает…

— Чего ты сел? Вставай, придурок!

— Китаец выкапывает…

— Прекрати ты орать, Христа ради! Еще фараоны привяжутся…

— Китаец…

— Кончай, Пит. Откуда твой чертов китаец знает, когда копать?

— Э-э, нет… китайцы, они все знают. У них глаза что твой рентген. Слыхал, как стучит лопата по жестянке, а, Крис? Бум! Бум! Как гром. Хочешь в клуб?

У Трех скал по воде расходились круги. У камней появилась коричневая голова, за ней еще и еще. Одна держала в зубах серебряный нож. Нож изогнулся, шлепнул о воду — это был не нож, а рыба. Тюлень выбрался на скалу, а его приятели принялись нырять, поднимая волны. Устроившись на солнышке, тюлень спокойно сожрал рыбину, оставив лишь хвост и голову, потом лег и задремал.

— Интересно, приходилось им когда-нибудь видеть человека?

Тюлень повернул голову, жесткий непримиримый взгляд вызывал содрогание. Человек резко вскинул руки, будто прицеливаясь. Зверь стремительно перекатился в воду и нырнул.

Приходилось.

— Подобраться бы поближе… Из кожи сделаю сапоги, а мясо съем.

На галечном пляже под скалами лежали люди, одетые в шкуры, и ждали, перенося скуку и вонь. В сумерках огромные звери выходили из моря, играли среди людей и укладывались спать.

— Завернусь в плащ и стану совсем как тюлень. Подожду, пока привыкнут, и подберусь поближе.

День, еще один… Они выстроились как ряд отражений в зеркалах, подвешенных одно напротив другого. Усталость ощущалась, словно боль. Он карабкался на вершину скалы, сгибаясь под тяжестью неба, посреди бесконечной тишины. Остановился, с трудом повернулся, осматривая пустой горизонт. Гладкое море лежало, придавленное мертвым воздухом — переливчато-шелковое, с радужными маслянистыми пятнами, как застоявшаяся вода в канаве. Рябь на воде простиралась на многие мили, дробя на части расплавленное солнце, глотая его слепящий блеск и выплевывая уже в другом месте.