Воришка Мартин

Он нахмурился, не прислушиваясь больше к звукам воды.

— Что же я прозевал в этой партии? У меня была атака, все шло хорошо, а потом…

Потом темный провал, отделивший одно светлое время от другого. То, что произошло, осталось на той стороне провала — лучше о нем не вспоминать. Но как же контролировать то, что нарочно забыл?

Это было как-то связано с картинкой, с новой картинкой.

— Враг.

Он рассмотрел слово, произнесенное ртом. Если не думать о смысле, звучит безобидно. Стараясь не вспомнить, он заставил себя не думать, подчиняя рот своей власти.

— Как скала может быть врагом?

Он поспешно выполз под дождь, который чуть утих. Шторм уходил к Трем скалам, волны с этой стороны успокаивались. Тучи тяжело висели над головой. Под ними лежало серое тусклое море, беспокойный ветер свистел в расщелинах скалы.

— Это краевой шторм. Циклоны в северном полушарии вращаются против часовой стрелки. Ветер южный, значит, я на восточном краю циклона, который идет на восток. Раз я могу предсказать погоду, я уже вооружен. Теперь проблема в том, как пережить избыток воды, а не ее нехватку.

Он почти не обращал внимания на слова. Рот читал лекцию лишь для самоутверждения. Однако даже жалкие обрывки знания напугали центр внутренней сферы, и он пришел в движение. Едва увернувшись от одного клочка информации, он тотчас натыкался на другой и пытался стереть, пока не понял, что игнорировать их не удастся.

— Проблема безумия столь сложна, что удовлетворительного определения нормы пока никто не дал.

Там, вдали, рот продолжал трещать:

— Где, к примеру, провести границу между легко возбудимой психикой и случаем настоящего маниакально-депрессивного психоза?

Центр следил за штормом, в ужасе ожидая его возвращения, и думал о том, как различить сон и бодрствование, если видишь одни только киноролики из прошлого.

— Что такое навязчивый сон? Невроз? Но тогда самый нормальный ребенок еще в колыбели выдает все симптомы невроза.

Если идти шаг за шагом, не обращая внимания на провал тьмы и ужас, повисший на губах, идти прочь от скалы — сквозь службу на флоте, сцену, университет, школу — назад к колыбели, то попадешь в подвал. А из подвала — назад на скалу.

— Ответ дает только разум. Именно он отличает нас от беспомощных животных, запертых в рамках застывших моделей поведения.

Однако темный центр уже разглядывал новую мысль, словно монумент, возникший на месте прежнего в сумрачном парке.

Птичий помет не растворяется.

А если так, то вода в верхней расселине не может быть липкой влагой, от прикосновения к которой в глаз вонзается огненная игла.

Язык прошелся вдоль барьера зубов — назад и вбок, где между коренными зиял провал. Сердце заколотилось. Глаза смотрели на море, но ничего не видели. Язык вспоминал, ощупывая провал и воссоздавая забытые очертания. Коснулся вершины скалы, прошелся по склону, преодолевая одну за другой ноющие расселины, вниз к площадке «Красного льва» как раз над десной… — и понял наконец, чем так навязчиво и болезненно знакома одинокая растрескавшаяся скала посреди океана.

12

Оставалось только защищаться. Оставался центр. Взнуздав тело, он погнал его вниз, в расселину. Он нашел мокрую одежду, напялил все на себя, придирчиво разглядывая конечности, обернутые изодранным тряпьем. Тело и одежда были неуклюжи, как водолазный костюм. На Столовом утесе набрал мидий и заставил рот принять их. Он смотрел только вниз, туда, где у камней плясала вода. Море покрылось рябью, и каждая маленькая волна несла на гребне еще одну, совсем крошечную. Глубина стала непроницаемой, а поверхность воды — холодной и серой. Пока челюсти работали, он сидел неподвижно, положив двух омаров рядом на скалу. Моросящий дождь колол кожу, взбаламученные волны беспорядочно плескались. Потом омары подбирали крохи пищи и несли в рот. Доспехи защищали омаров от невыносимой тяжести неба.

В перерыве между мидиями голос что-то бормотал, то приближаясь к рассудку и истине, то снова соскальзывая назад.

— У меня нет доспехов, оттого и расплющился в лепешку. Профиль тоже испорчен. Рот выдается вперед, и у меня два носа.

Центр, однако, думал о другом.

— Надо быть осторожней на ветру. Я не хочу умирать заново.

Мидий было много — занятый делом рот отвлекся от других возможностей.

— Я всегда был двойственен, имея тело и рассудок. И теперь ничего не изменилось, просто стало яснее.

Центр обдумывал следующий шаг. Мир можно скрепить заклепками, а плоть — челюстями муравьев, как это делают в Африке. Воля способна сопротивляться.

Наконец мидии закончились. Омары притворились, будто кладут еду в рот, однако рот не узнавал прежнего ощущения.

— Надо.

Он повернулся на четвереньках. Затаив дыхание, поглядел вверх и увидел на фоне неба старуху, выбравшуюся из подвала.

— Это Гном. Я дал ему серебряную голову.

В лицо хлестнул ветер и дождь. Старуха кивнула помутневшим серебряным ликом.

— Хорошо, что я надел серебряную маску на другое лицо. Это Гном. Это еще не следующий ход.

Он снова погнал тело к Наблюдательному посту, подтащил к Гному и заставил встать на колени. Гном все так же ласково кивал серебряной головой.