Воришка Мартин

Он представил себя гигантом, высящимся на вершине скалы. Челюсти сжались, глаза надменно взглянули сверху вниз. Герой, которому по плечу невозможное. Он встал на колени и неумолимо пополз вниз по склону. Нашел в расселине пояс, взял нож и отпилил от резиновой трубки металлическую насадку с колпачком. Пополз дальше, к «Красному льву». Вдали заиграла музыка: отрывки из Чайковского, Вагнера, Хольста. Ползти было необязательно, но торжественная размеренная музыка требовала движения неторопливого и непреклонного, наперекор всем преградам. Колени крушили пустые ракушки, словно глиняные черепки. Торжествующие аккорды рвались к небу, раздуваемые сияющей медью.

Он добрался до камня с лужицей, где жила обросшая тиной мидия и три аккуратных анемона. Крошечная рыбка по-прежнему плавала, но уже с другой стороны. Он погрузил пояс в воду, и рыбка отчаянно заметалась. Из трубки струйкой вырвались пузырьки. Он сжал резину, потом расправил. Вода заструилась внутрь между рвущихся вверх пузырьков. Еще, еще глубже. Он вытащил пояс и потряс, внутри забулькало. Он снова утопил его и сжал. Звук струящейся воды сливался с голосами медных и деревянных труб. Скоро, совсем скоро оркестр на миг умолкнет, а затем зазвучит кода… Над водой показалась обросшая водорослями верхушка мидии. Крошечная рыбка в ужасе от неожиданного отлива забилась на влажной скале, борясь с поверхностным натяжением. Анемоны захлопнули рты. Спасательный пояс заполнился на две трети.

Расставив ноги, он откинулся на скалу. Море играло с солнцем под ликующую музыку, вселенная затаила дыхание. Охая и постанывая, он ввел себе трубку в задний проход, сложил пояс вдвое и уселся на него, добавляя давления руками. От морской воды в кишечнике холодно покалывало. Он мял и жал резиновый мешок, пока не вышла вся вода, затем извлек трубку и осторожно подполз к краю утеса. Гром оркестра затих.

Кода приблизилась — и наступила. Она обрушилась в море во всем торжественном великолепии отточенной техники: как прорыв плотины, как мощная атака, сметающая все препятствия — судороги нот, могучие аккорды, сверкающие арпеджио. Отдав коде все силы, он растянулся на скале, опустошенный. Оркестр умолк.

Он обернулся к скале.

— Ну что, кто победил?

Рука небес была тяжела. Он поднялся на колени среди россыпей пустых ракушек.

— Теперь я в здравом рассудке и не буду рабом собственного тела.

Он опустил глаза на мертвого малька. Ткнул пальцем в анемона. Изящные лепестки дернулись, пытаясь ухватить добычу.

— Жжет. Отрава. Меня отравили анемоны. Похоже, дело не в мидиях.

Силы понемногу возвращались, но не настолько, чтобы героически ползти. Он медленно побрел на вершину.

— Все на свете можно предвидеть. Я знал, что не утону, — и вот она, скала. Знал, что смогу здесь выжить, — и живу, переборов змею в своем теле. Знал, что буду страдать, — и страдаю, но я все равно выйду победителем. В этой новой жизни есть свой смысл, невзирая на тяжесть и промокательную бумагу.

Он уселся рядом с Гномом, задрав колени. Глаза смотрели наружу, а значит, он жил на свете.

— Похоже, я хочу есть.

Почему бы и нет, если жизнь начинается заново?

— Еда в тарелке. Вкусная еда и уют. Еда в магазинах и мясных лавках, еда, которая не уплывет, не сожмется в кулак, не скользнет в расселину — разделанные туши на прилавках, целые груды даров…

Глаза повернулись к морю. Начинался отлив, от Трех скал потянулись глянцевые полосы.

— Оптический обман.

Скала стоит твердо, это факт. Порой кажется, что она вдруг двинулась вперед, но это лишь оттого, что у глаз нет другой точки отсчета. Однако за горизонтом — берег, и как бы вода ни перемещалась, расстояние до него останется неизменным. Губы искривились в мрачной ухмылке.

— Неплохо задумано. Кто-то бы купился.

Это как поезд, который стоит на месте, но кажется, будто поехал назад, когда отходит соседний. Как перечеркнутые наклонные линии.

— Разумеется, скала стоит, а вода движется. Ну да. Прилив — это гигантская волна, которая омывает весь мир, вернее, это мир крутится в волнах прилива, а я со скалой…

Он поспешно глянул вниз между ног.

— Ну да, стоит.

Еда на прилавках, она не уплывает, навалена в кучу, все дары моря. Омар, который не скроется, не скользнет в расселину…

Он вскочил на ноги и уставился в подводные заросли у Трех скал.

— Кто и когда видел в море красного омара?

Ощущение пустоты. Он падал, потом наступила тьма, где не было ничего.

Нечто выбиралось на поверхность. Оно не знало себя, потому что забыло свое имя. Нечто состояло из частей и пыталось собрать их вместе, чтобы понять, что собой представляет. Шум, разрозненные звуки… Части, дрожа, сошлись вместе — он лежал на краю утеса, изо рта струился тихий храп. Из глубины тоннеля тянуло ощущением бессилия. Настоящее было отделено от мгновения ужаса, позволяя забыть, в чем ужас состоял. Тьма отделенности казалась глубже темноты сна, глубже любой живой темноты, потому что время здесь пришло к своему концу. Провал в небытие, колодец, выводящий из мира. Любая попытка просто быть изматывала настолько, что оставалось лишь лежать на скале, ощущая свое существование.