Ворюга в клеточку

Как-то на даче, Алешка еще совсем маленький был, мама про него сказала: «Упрямый, как муравей». Верно подмечено: лезет и лезет на травинку. Его что-нибудь стряхнет, он придет в себя, усиками подвигает и опять лезет. Мамины глаза, папин характер. Все время видит непорядок и все время его устраняет. Справедливость любит. Впрочем, ее все любят. Да не больно любят за нее бороться. А уж этот… Он даже за столом в наши тарелки заглядывает – не положила ли мама ему повкусней и побольше? Попробовала бы она!

– Папе надо помочь? – спросил Алешка. – Согласен? Ты словами скажи, что ты головой мотаешь?

– Ну, согласен.

– Тогда иди к нему сейчас и задай два вопроса. Что это за контингент такой…

– «Континент», – машинально поправил я, на что Алешка не обратил никакого внимания.

– …И кто в этом контингенте самый главный? Все понял? Запомнил? Или повторить?

Мне захотелось от души щелкнуть его в лоб. Но он взглянул на меня такими ясными глазами, что я молча сунул ноги в тапочки и пошел к папе. Вот так я точно сейчас щелбан в лоб схлопочу.

– Ты чего не спишь? – спросил папа, отрываясь от своих бумаг.

– Думаю. Про этот «Континент». Он чем занимается?

– Скорей бы карантин кончился, – вздохнул папа. – Пончики выпускает. Горячие. Очень вкусные, кстати.

– Надо попробовать.

– Попробуйте… Кстати, хорошие цветы купили. Молодцы.

Далось им сегодня это «кстати».

– Мы еще и столик опрокинули. Собакой.

– Не говори загадками – поздно уже.

Я рассказал. Папа усмехнулся:

– Поторопились вы. Его скоро арестуют.

Я рассказал и про Санькиного папашу.

Папа сначала улыбнулся, а потом нахмурился.

– Санькин папаша – Степан Фомич – очень хороший специалист в очень редкой области. Только он теперь никому не нужен.

– А чем он занимался?

Я нарочно отвлекал папу этими расспросами, чтобы он не заметил главного вопроса. Алешкин, кстати, метод.

– Они выпускали какую-то тончайшую, но очень прочную пленку. И очень нужную. Особенно в космических исследованиях. Такой пленкой можно покрыть хоть весь космический корабль. И его не надо красить. Эта пленка намертво прилипает к любой поверхности. Она не ржавеет, не пропускает радиацию. А Степан Фомич занимался обслуживанием этой установки. Таких специалистов у нас раз-два и обчелся…

Да, с горечью подумалось мне, и такой человек в переходе на гармошке да на скрипке играет.

Папа еще много чего интересного рассказал, я даже забыл, зачем приходил. А потом вспомнил и, уходя, уже в дверях спросил:

– Пап, а кто этой фирмой командует? Этим «Континентом».

Папа машинально ответил, уже углубившись в свои бумаги:

– Отто Земан. Тот самый, у которого кража была в квартире. – И дал мне понять, что не так-то прост: – Ты затем и приходил?

Когда я вернулся, Алешка, вредина, уже крепко спал. Я разозлился и проворчал:

– Сейчас как разбужу его!

– Попробуй только, – проговорил Алешка ясным голосом. – Я и так все слышал.

Нам нужен был юный Хофман. Мы смело подошли к знакомому охраннику (который Хорек) и прямо сказали ему:

– Хофмана позови.

– Они шашлыки жарят, – с завистью сказал он. – Под деревьями.

И мы в самом деле увидели в дальнем конце колонии легкий дымок. И пошли туда.

У самой ограды, там, где она ближе всего подходила к парку, стояла высокая кирпичная печь. А рядом с ней – большая беседка, подставка для мангала и два худосочных дерева с десятком листьев.

Иногда по субботам немецкие семьи со своими детьми разжигали эту печь и жарили там мясо. А потом накрывали в беседке стол и веселились вовсю. Но не очень громко. Зато очень культурно.

Несчастные люди. Наверное, это жалкое удовольствие было для них радостным событием. Как же – почти на природе жарят мясо и едят его почти на свежем воздухе, как далекие старинные предки. Убили в лесу оленя, зажарили его на костре…

Алешка, когда это видел, всякий раз морщился от сочувствия. Мы-то с папой испытали все это на самой взаправдашной дикой природе. Сами охотились и ловили рыбу, сами готовили и сами ели. А вокруг нас был настоящий дикий лес, а чуть поодаль сонно дышало настоящее дикое море. А после ужина мы не шли в душные квартиры, обмениваясь радостными возгласами, а забирались в палатку и засыпали, слушая, как тревожно шумят над нами деревья, как плещет в море громадная треска, как воет где-то в лесной болотистой чаще одинокий волк.

…Юный Хофман сидел со своими родителями и старшим братом в беседке и аккуратно наворачивал шашлычок. Не стаскивая со свистом куски горячего мяса с шампура, не вымазываясь до ушей мясным соком и кетчупом, а аккуратно, даже не звякая ножом и вилкой, разрезал их на тарелке на маленькие кусочки и отправлял их в рот. И каждый раз после этого промокал его салфеткой.

– Во дают! – расплылся в улыбке Алешка. – Дикари!

Клаус увидел нас, привстал и что-то сказал пожилому седому дядьке – отцу, наверное. Тот подумал и кивнул.

Клаус аккуратно положил приборы на тарелку, опять вытер рот, вышел из-за стола и подошел к ограде.

– Привет, – сказал Алешка. – Приятного аппетита.

– Данке, – поблагодарил Клаус. – Что нужно делать?

– Поговорить.

– Сейчас не можно. Сейчас надо кушать.