Воробей под святой кровлей

Иное дело, с чем она ушла из жизни — со словами благословения или проклятия на устах, утверждая свою нерушимую власть над близкими или пытаясь их защитить; простились ли с ней как с любимой бабушкой или как с человеком, которого никто не любил! Над этим он все еще ломал голову. Ведь она могла еще говорить, но сказала только то, что сочла нужным, и ничего, что могло бы объяснить последние события. Самого важного и спорного она так и не затронула. Для нее эти люди были членами ее семьи, вершить над ними суд и расправу могла только она, и никто другой в этом мире. Но как же тогда быть с теми загадочными словами, которые она сказала на ухо ему, своему врачу и вечному противнику в спорах, ибо «друг» здесь, наверно, слишком сильное слово. Духовнику она отвечала, только как было ей предложено, условными знаками, опуская или подымая веки, что означало «да» или «нет»; она соглашалась, признавая свои прегрешения, соглашалась, что раскаивается и просит отпущения грехов. Но слов не произносила.

— Оставила их посреди раздоров, — проницательно заметил Мадог с усмешкой, от которой по его задубевшему лицу во все стороны разбежались морщины. — Да и бывало ли когда, чтобы они между собой ладили? Скупость — опасная штука, Кадфаэль! Джулиана сама их породила и всех вырастила как свое подобие: им бы только хапать, а отдать ничего не отдадут, скорее задавятся.

«Я их породила», — так сказала она, словно признаваясь в своей вине.

— Мадог! — сказал Кадфаэль. — Перевези меня к тому месту, куда выходит их сад, по пути я расскажу тебе, зачем это надо. Они владеют полоской берега за городской стеной. Мне бы очень хотелось взглянуть на нее.

— Охотно! — сказал Мадог, подгоняя к нему ялик. — Потому что я уже обрыскал всю реку вдоль и поперек, начиная от шлюза, где Печ держал свою лодку, но сколько ни искал человека, который видал бы его самого или его лодку после того, как он исчез в понедельник утром, так ничего и не нашел. Не думаю, чтобы Хью Берингару повезло больше, чем мне, а уж он перебрал всех, кто знал замочного мастера, побывал в каждой пивной, куда захаживал Печ. Залезайте в лодку и сидите смирно, потому что, когда в ней два человека, она сильно оседает и хуже слушается весла.

Кадфаэль спустился вниз, ступил на банку и уселся. Мадог оттолкнулся веслом и вывел ялик на середину.

— Ну, рассказывайте! Что вас там заинтересовало?

Кадфаэль рассказал ему все, что он только что видел, и в пересказе это звучало не так занимательно, как ему казалось раньше. Но Мадог выслушал его внимательно, следя одним глазом за коварным течением приветливой и безмятежной реки, в то время как другим он созерцал проходившие перед его внутренним взором образы Аурифаберова семейства, от древней родоначальницы до молодой невестки.

— Так вот что вас интересует! Доплывем — увидим, а место — вот оно, форгейтский малец оставил кое-какие следы. Глядите, сразу видно, где он карабкался, дерн-то влажный и мягкий.

Лодка вошла в длинную заводь и скоро чиркнула днищем по песку. Место было тихое и укромное, под прозрачной гладью воды пестрело галькой чистое дно, на нем видны были вмятины, оставленные руками мальчика. «В одной из них, кажется, от его правой руки, — подумал Кадфаэль, — лежала раньше монетка, которую он потом разглядывал на берегу». От самой кромки воды начинались ивовые и ольховые заросли, которые с обеих сторон закрывали круто спускавшуюся к реке лужайку; благодаря уклону на ней не задерживалась сырость, и на ровном травяном ковре удобно было раскладывать белье, чтобы сушить и отбеливать его на солнышке. Вид на лужайку открывался лишь с другого берега, а здесь ее с обеих сторон заслоняли от посторонних глаз глухие заросли. За кустами на склоне белели кучки чисто отмытых речных голышков, среди которых попадались довольно крупные, ими пригнетали разложенное для сушки белье. Рассматривая камни, Кадфаэль заметил один крупнее других — очевидно, он отломился от городской стены, — остальные все были гладкие, а этот с острыми краями, и на нем заметны налипшие остатки цемента. Камень вывалился из стены, и его оставили лежать; наверно, его иногда использовали, чтобы привязывать лодку.

— Ну как, нашли что-нибудь полезное? — спросил Мадог, который ждал в лодке, удерживая ее воткнутым в речное дно веслом.

Между тем Гриффин давно уже успел накупаться и обсохнуть; он оделся и ушел в мастерскую, где теперь хозяйничал Джон Бонет, унося с собой отвоеванную у чужого мальчишки монету. Гриффин давно привык считать Джона вторым человеком после хозяина, а теперь признал его за главного.

— Нашел, и даже больше, чем можно было ожидать!