Воробышек (СИ)

Но хрен с ним, представим, что это правда. Кто? Скажите мне, кто при встрече с таможенником признается, что хочет перевести через границу живой товар? Какая девка при этом не будет орать, сопротивляться и привлекать к себе всяческое внимание? А уж продать ее прямо здесь же на месте все тому же таможеннику за восемь миллионов, за которыми тот еще и ездил в течение часа – в высшей степени идиотизм!

На дворе не лихие девяностые! Такого беспредела нигде давно не творится!

Так что выводы напрашиваются, да, но совершенно неутешительные.

И они не вяжутся с тем честным, добродушным, но весьма умным начальником таможни, которого я знаю вот уже четырнадцать лет. Впрочем, с ним не вяжутся и пытки маленьких девчонок. Так что… ничего теперь исключать нельзя.

Итак, вывод первый, самый безобидный – отца тупо, очень тупо развели на деньги.

Вывод второй, очень даже вероятный – Ева подставная и неспроста оказалась у начальника таможни в невестах. Еще ночью я вспомнил, что уже слышал фразу «Шелковый этап», когда проснулся в номере отеля после секса с Евой. Тогда это название мне ни о чем не сказало и со временем забылось, но в свете последних событий… Женева вполне может быть кротом как со стороны федералов, так и с обратной стороны – с криминальной. Так что же она вынюхивает? И какие вопросы задавал ей отец при допросе, раз полностью исключил подозрения? Он вообще спрашивал ее о чем-либо кроме наших отношений? Или ревность застила глаза, заставляя забыть обо всем на свете. Надо бы сходить в гости к генералу.

Вывод третий, самый неприятный, – отец в курсе, что через его границу переводят живой товар и на старом ТП оказался вовсе не случайно.

Верить в третий вывод мне не хочется.  Но и слепо отрицать его вероятность глупо.

Остается только попытаться разузнать правду самостоятельно. И надеяться на лучшее.

А еще надо стараться держать себя в руках. И пообщаться с Женевой. Просто поговорить. И постараться ее при этом не целовать!

Сука, как можно быть такой хладнокровной? Кто ты такая, Ева, раз готова запросто запрыгнуть в койку мужику, который в отцы годится, а потом еще целоваться с его сыном?! Вот кто? Наемница? Раз так – далеко пойдешь!

Твою мать!

Сильнее сжимаю руль и пытаюсь держать эмоции под контролем. Но…

Голова кругом! Нихера не ясно!

Но я планирую во всем разобраться.

А еще ее, сука, запах на моих щеках, сносит башню.

Вот не врала же! Стонала в моих руках, сама тянулась к навстречу, сама целовала. Жадно, горячо, страстно. И отдалась бы, попробуй я взять больше. Прямо там, посреди дороги у капота пыльной тойоты. Уверен, засунь я руку в ее трусики, почувствовал бы на них влагу.

От мыслей о ее влажной припухшей плоти, член в штанах снова дернулся.

ТАК СТОП!

Я настолько погружен в свои собственные мысли, что крик Евы «Егор, стой», пугает своей внезапностью. Замечаю застывшую посреди дороги собаку и резко выжимаю тормоз, не пристегнутая ремнем безопасности, Женева по инерции впечатывается лбом в переднюю панель.

- Блин, - бормочет девчонка, потирая ушибленное место. От удара из ее носа прямо на белый подол летнего сарафана тонкой струйкой бежит кровавый ручеек.

ДА ТВОЮ Ж МАТЬ!

В полуобморочном состоянии, достаю из бардачка салфетки и помогаю ей зажать нос, а сам закрываю глаза и мысленно считаю до десяти, пытаясь удержаться в сознании.

Но ничего не выходит. Руки слабеют, а голова улетает, словно наполненный гелием воздушный шарик.

« - Настя, Настя, ты как?

- Все нормально, Егор, сейчас пройдет, ты же знаешь.

- Тебе правда не больно?

- Конечно, правда. Это просто кровь из носа, сосуды слабые.У мамы тоже так было.

- Ты ведь не умрешь, как она?

- Нет, дурачок! И мама не от этого умерла. Сейчас кровь остановится, ты чего так всполошился? Сто раз же уже видел. Посидим немного и пойдем домой. Мне разрешили оставить тебя на все выходные.

- Правда?

- Угу… Обещали взять на завод. Начну получать хорошую зарплату и заберу тебя насовсем. Потерпи еще немножко, родной. Я тебя никогда не брошу.

Настя убрала от носа салфетку и выбросила ее в урну. Ее светлые волосы трепал летний ветер, нос и щечки, слегка обгоревшие на солнце, пылали розовым румянцем. Тонкие руки сгребли меня в крепкие объятия и прижали к себе так, как когда-то делал папа.