Воробышек

Усиленно вслушиваясь в негромкий их разговор, стараясь не дышать, из-за страха упустить хоть одно слово, лишь теперь я ощутил в руках покалывающую боль, оказывается, все это время с невероятной силой сжимались мои кулаки.

Отец ушел в дом, а Ева, пошатываясь, прошла вперед по усыпанной шишками тропинке и ступила на поскрипывающий пирс. Медленно оседая на темные доски, девчонка вдруг расплакалась, содрогаясь всем своим тоненьким телом.

Ее слабость и отчаяние затопили мое сердце разрывающей на части болью, жалостью, сочувствием, сожалением и стыдом, ведь я сам причастен к ее страданиям.

Стоять в стороне, пока одинокая и несчастная Ева роняет слезы в мутные воды, я не мог. Слишком остра была потребность утешить ее, поддержать, успокоить. Забрать себе хотя бы часть мучительной агонии.

Вообще анализировать и разбирать на атомы свои собственные чувства и эмоции я не собирался. С первым же душевным порывом в два шага оказался на пирсе и сгреб в охапку дрожащую фигуру.

Глава 18.

ЕВА

Цунами из беспомощности и жалости к самой себе накрыло меня с головой. Все так нелепо, что верится с трудом. Это было простое задание, операция протекала строго по плану и близилась к завершению, пока на пути не появился этот чертов Гусь!

И все. Абсолютно все вышло из-под контроля.

Начальник таможни решил поиграть в спасителя.

Только вот его спасение мне на хрен не сдалось!

Поначалу я думала, что кто-то слил информацию, и Гусь целенаправленно вывел крота из партии таким деликатным способом, чтобы в случае чего его репутация не пострадала.

Вот только от одного его взгляда на моей голове зашевелились волосы, словно сама смерть выдохнула на затылок. Настолько страшным казался загоревшийся в мутных глазах азарт.

Знает ли хоть кто-нибудь из наших, что меня сняли с этапа? Поймут ли, где я? Или мне суждено сдохнуть в мерзких холодных лапах этого старого извращенца.

Кто такой этот Коротков и можно ли ему доверять? Да, он сказал пароль, но по большому счету нет никаких гарантий.

Да и с Гусем у него давняя дружба.

Я представила боль, которую вскоре опять предстоит испытать и, не в силах больше сдерживать эмоции, расплакалась, так горько и отчаянно, так по-настоящему, как не плакала уже много-много лет.

Всего несколько минут на слабость.

Эта тварь достаточно сегодня напилась моих слез. Сейчас кровью умоется и успокоится.

Сазонов может мной гордиться.

Надо теперь только найти в себе силы, чтобы встать с колен.

Внезапно чьи-то сильные руки подхватили меня и, зажав рот, потащили в сторону.

- Тише, Ева, это я! – щекочет ухо знакомый голос.

Егор.

Наивный слепой котенок, который только все портит! Хотя, пожалуй, сегодня стоило сказать ему спасибо. Как оказалось, парнишка единственное слабое место у своего папаши. Даже хорошо, что Егор рассказал о том, что мы с ним спали. Легенде большого урона это не нанесло, а вот Вениамин сорвался и перестал себя контролировать, чем облегчил мне работу.

Попытки вырваться из загребущих лап ни к чему не приводят, Егор настойчиво прижимает меня к своей груди, гладит по спине, путает пальцы в волосах. Мой нос прижат к мягкой ткани толстовки, насквозь пропитавшейся запахом геля для душа, немного сигаретным дымом и ароматом молодого чистого тела.

- Егор, пожалуйста, отпусти меня, - шепотом взмолилась я, а тело-предатель противоречиво прижалось сильнее в поисках тепла и защиты.

- Что он сделал с тобой?

- Ничего.

- Ты врешь мне. Он пытал тебя.

- Егор, пусти. Он не должен нас видеть вместе, - но парень лишь присел на землю, утянув меня на свои колени.

- Прости меня, Ева. Прости, пожалуйста. Я такой дурак… Я не хотел… Я не думал, что он вообще способен на такое.

Егор шептал признания в мою шею, крепко сжимая в объятиях. От его слов слезы побежали быстрее, капая на вздымающуюся частым дыханием упругую юношескую грудь. Еще ни одна жалость на всем белом свете не смогла остановить чей-либо плач. Как только ты ощущаешь чужое сочувствие, сопереживание и поддержку, организм с утроенной силой извергает новые рыдания. С каждой секундой в руках Егора моя минутная слабость грозила перерасти в истерику.

- Пусти, Егор! Ты делаешь только хуже. Мне пора идти, пусти… пусти, пожалуйста…- твердила я, повторяясь, словно заезженная пластинка, но продолжала сидеть на его коленях, наслаждаясь тонким ароматом, исходящим от мягких, слегка влажных волос.

Большие пальцы бережно утирали мои слезы, оставляя после себя едва уловимый шлейф табака. Опять курил.

Синие глаза Егора в темноте ночи напоминали две луны в затмении – черные дыры, обрамленные светлой каемкой радужки. Они смотрели с неподдельной тревогой и раскаянием в самое мое сердце, сражая наповал искренностью. На самом их дне еще плескалось благополучное детство, которого у меня самой никогда не было.