Ворон

— Ах, дороги, дороги, сколь бескрайние вы,
Ах, вы темные ночи — беспокойные сны.
Ах, вы ночи холодны, и морщин слезных рвы.
На каких же дорогах слезы сына следы?

Где же милый мой нынче, где найду я его?
Ах, какие дороги взяли в мир моего?
По каким же дорогам за тобой мне идти,
И в каких же селеньях тебя, милый, найти?..

Пела эти строки мать Альфонсо. И, хотя тревожной и печальной была эта песнь — звучала она из ее уст, так нежно, как колыбельная, и три маленьких братика действительно под эту песнь заснули…

Песню эту слышали не только птицы, не только засыпающие младенцы, но и тот, кому эта песня предназначалась — Альфонсо. Он доскакал до Альфонаса на Серебе не более, чем за один час, и теперь, оставив коня в ближайших кустах, пробрался под окно; вжался там в стену, и ждал…

Разные мысли проносились в голове юноши, и, окажись в это время рядом отец его, так, пожалуй, смог бы образумить, но в это время адмирал Рэрос, как ни гнал своего коня, проделал лишь половину расстояния от восточного побережья. Но все же он терзался, все же незримая, но тяжелая борьба происходила в нем. Он чувствовал, что еще немного и он сойдет с ума — он не знал, жалеть ли по прекрасной деве; или же радоваться, что ворон избавил его от ужасной гибели…

Он ждал, когда мать уйдет оставить колыбель…

Вот мать закончила петь; а потом, по дыханию ее Альфонсо понял, что она плачет, и так незначительным показалось собственное его стремление к славе, против материнских слез, что едва не вскочил, не раскаялся во всем, но… сдержался, не раскаялся — продолжил ожидание…

Через какое-то время послышались легкие шажки, а, затем — шепот служанки:

— Давайте я вас сменю, а вы — хоть немного поспите, а то так-то от этих волнений истомились…

— Пожалуй ты и права. — тяжело вздохнула мать. — Посплю я немного в соседней комнате.

— День то, конечно, хороший. — молвила служанка. — Солнечно то как, ярко, и воздух то благоуханный, но закрыла бы я, все-таки, до поры окно…

Тут Альфонсо весь сжался, застонал: «Нет, нет…» — ибо так он измучился, что каждая новая помеха казалась страшным испытанием.

— Что?.. — тихим, но напряженным голосом, спрашивала мать.

— А дело то в том…

— Да мне вот показалось, будто сыночек мой старший где-то совсем рядом застонал. Будто…

Альфонсо рывком отпрыгнул в сторону, покатился в кустах, замер, обхватив руками какой-то ствол, уткнувшись лицом в землю. А мать, подбежав к окну, увидела только, как вздрогнули, кусты — но она чувствовала, что сын ее где-то рядом. В величайшем волнении окрикнула его:

— Сыночек, сыночек — знаю, слышишь ты меня! Пожалуйста, вернись! Не уходи из дома, знай — сердце мое болит!

Нет — у Альфонсо сердце было отнюдь не каменное, и, прибывая в мучении, он готов был броситься к ней…

Но тут раздался голос служанки:

— Да что вы?.. Тише, пожалуйста, а то они проснуться.

По голосу матери можно было понять, что она еще стоит у окна, с надеждой смотрит; ждет…

— Мне то показалось, что сыночек мой где-то совсем рядом застонал…..

— Да то вам показалось, не может такого быть. — вздохнула служанка.

— Знаю, что не может. А сердце то материнское чует…

Через минуту мать вытерла со щек слезы и отвернулась от окна:

— Да — должно быть, ошиблась. Просто то, что очень хотела услышать и почудилась мне. Так почему же ты говоришь, что окна надобно закрывать?

— А потому, что нынче несчастье случилось, и совсем неподалеку отсюда. — едва слышным шепотом отвечала служанка. — Это за Менельтармой над полем разразилась буря, да не простая, а колдовская. Говорят, что наползли от Среднеземья черные-черные, как сажа тучи, а в них — бардовый пламень сверкал; ну и над тем то полем и разразились. Что там точно было — о том никто не ведает; однако вся трава на поле том была, точно выжата. И домик там один сгорел. Вот и боязно с малышами при открытом окне сидеть. Это ж надо — зло какое-то прямо в Нуменор пробирается. Ведь и на празднике был, теперь вот и на поле — да силищи какой. Совсем враг наглым стал!..

Тут проснулись, и разом заплакали три малыша; служанка их стала укачивать, и говорила матушке:

— И вам поспать надо…

— Да, да — пойду я, посплю немного…

Тут послышался звук, закрывающегося окна, и одновременно Альфонсо громко застонал:

— Я знаю — ты здесь, ты слышишь меня! И вот я говорю: оставь меня — не нужна мне эта Власть!

Последнее слово он выкрикнул с ненавистью и, тут же, в его голове, раздался спокойный голос:

— Я оставлю тебя, но знай, что это принесет тебе такую боль, какой ты еще не испытывал; такую боль, что у тебя седина появится. И ты еще будешь молить, чтобы вернулся я, чтобы научил, что дальше делать.

— Пшел прочь! — взвыл Альфонсо.

Еще бился в воздухе его болезненный крик, а он уже почувствовал, что остался в одиночестве.