Ворон

Теперь то, конечно, многое в нем изменилось — он и сам не мог разобраться в своих чувствах. То он не верил ворону, то возникали надежды, что мать жива, то он верил, что Кэния была чудищем, то с отвращением отвергал эту мысль. Жаждал свободы… При всем том, свобода для него было неразделимо связана с властью — не для собственных благ, конечно, но для блага всех людей — не смотря ни на что, он надеялся эту власть обрести, и потому хватался за тот, первый договор с вороном, в котором, не видел он ничего страшного: украсть братьев, увести их в Среднеземье — это все, что требовалось… Он надеялся, что исполнив это, найдет и исход своих страданий, и никогда больше не услышит того страшного, что требовал от него ворон в последний раз.

И вот он повторил упрямо, своими бледными губами:

— Мы найдем Сереба и братьев, а затем — отправимся в Среднеземье.

И тут он скривился, страшный стон из губ его вырвался — и Тьеро стоял над ним, и не знал, как прекратить эту боль. Да и сколько же можно так мучиться? Ведь, должен быть какой-то предел?.. Но нет — мука не оставляла — а те страсти, которые обычный людей посещают только в роковые мгновенья их жизни, да и то — не так сильно — эти страсти не оставляли Альфонсо уже долгое время — казалось, он разрастется сейчас оглушительным рокотом до самого неба. Казалось, пучок кровоточащих нервов сжимался и разжимался здесь в траве. И сквозь какое-то жуткое, железное визжание вырывались слова:

— …Сейчас, как нашел этот запах… Слабый такой — запах горелой плоти… Это, ведь, от Кэнии — от нее сожженный… Что же я тут делаю, когда мгновенье назад ей в любви вечной клялся… Те мгновенья с нею — вырваться, вырваться бы… Разорвать время — Я Жажду Разорвать Время! С ней… с ней за руку бежать, прочь отсюда… К звездам! Как же я хочу вырваться!.. Убей, убей — впереди только мгла… нет — не убивай! Я жить хочу, эта жизнь прекрасна! Видели бы вы что я видел, как бы вы тогда полюбили эту жизнь и друг друга!.. — и тут он взвыл, захлебывающимся визгом. — Друг мой!..

И этот крик услышали и на поле — хоть и не разобрали слов, но все повернулись к лесу; а впереди там вышел какой-то старец с посохом — должно быть, маг. Им то казалось, что не человек это страдает, но та злая сила, которая повадилась в Нуменор, визжит что-то на языке тьмы.

Тьеро склонился над Альфонсо, поймал его дрожащие руки, которые в несколько мгновений из пылающих стали ледяными.

— Тихо, пожалуйста. Ты весь изойдешь в этом крике. Я прошу тебе, не кричи так. Послушайся друга, пожалуйста.

Тут и Альфонсо зарыдал, зашептал сквозь эти душащие его рыдания:

— Но, ведь, есть где-то простая и счастливая жизнь, да? Ведь, где-то, окунув ноги в прохладную речку сидит юноша, играет на дудке, любуется небесам, и так же в душе его спокойно, как и облакам на небе. Ведь, есть же где-то такая жизнь?.. А где-то радуга над полями взошла, и кто-то любуется ею, и не знает этих терзаний…

Тут Тьеро, приподнял его выше, и сам, прибывая в чувствах самых искренних, плача; приподнял его выше, и помог подобраться к краю зарослей:

— Конечно же есть такая жизнь, и ни где-то, а прямо здесь. И это мы можем любоваться радугой.

И он раскрыл перед лицом Альфонсо ветви. Над полем, над всею Нуменорской землею, ярким мостом перекинулась радуга. От этого места, виден был великий простор — за полем, за лесом, долины изгибались, там, в чистейшим воздухе виделись леса совсем дальние, а среди них — сияли цветом белым, да золотистым, да небесно-лазурным городки малые, да деревеньки. У самого горизонта поднимались скалы, а над всем этим, величественная синела Минельтама.

На какое-то мгновенье лик Альфонсо прояснился, но, вот вновь страдание:

— Я не могу наслаждаться этим!.. Ты понимаешь — этот образ — он вновь, и вновь предо мною появляется — разбивает все кости, я собираюсь, а он снова бьет, еще сильнее. — он выгнулся до земли и из носа его пошла кровь. — Вот опять, опять… о-опяя-яять! — завыл он. — Образ матери — она падает, падает; бьется головой — она мертвая лежит — это я убил свою мать. Вот опять, опять, опять… О-о-оо! О-о-ооо! А-а… А… Аах-ааа-ааахх…!

И он закрутился по земле, он ударялся о стволы деревьев, выгибался, так, что трещали кости — кровь пошла у него ушей — он рвал поседевшие свои волосы; а Тьеро, плача, страдая, бегал за ним — шептал что-то, пытался удержать, но все было тщетно.

Могучий творческий дух Альфонсо испытывал такие страдание, какие только к такому духу и могли придти.

Быть может, тогда бы и разорвалось его сердце, но раздался конский топот; заросли, со стороны леса раздвинулись, и пред ними предстал Сереб. На спине коня, по прежнему покоилась колыбель в форме лебединой ладьи; и, прежде всего, он опустился пред ними на колени, чтобы они могли туда заглянуть и убедиться, что младенцы целы невредимы. Так и осталось загадкой, чем конь кормил их в течении всех этих дней, но младенцы мирно спали, а на пухлых их щечках горел здоровый румянец. Они, даже, подросли.

— А-а — я так и знал! Нашлись, нашлись…