Ворон

Но страдание вновь искажало лик Альфонсо, и, видя это, Тьеро говорил:

— Я то рассказал — теперь твоя очередь.

— Н-нет… — с мукой, и запинаясь выдавил Альфонсо. — Не могу я здесь сидеть и рассказывать. Я должен… должен б-братьев своих найти. А п-потом… Не знаю, что потом. Но, ес-сли отца встречу — не выдержу — я на клинок брошусь. Не могу я это терпеть! Не могу — понимаешь ты?!

— Хорошо-хорошо. — чувствуя, что весь, с таким чувством поведанный рассказ пошел насмарку, молвил Тьеро. Только сначала суп поешь…

Альфонсо, очень быстро, и давясь, принялся заглатывать остывший суп… Тем временем, дождь на улице прекратился, но дул сильный ветер; шумел, брызгался могучий ясень, а вот далеко-далеко, среди засиявших на солнце пшеничных полей — скакал, по невидимой от этого места дороге, всадник.

Тьеро, видя, как изводится его друг, предложил:

— Лучше, чем так сидеть да страдать, давай споем что-нибудь.

— Нет, я не хочу петь… Я ничего не хочу…

— Я прошу тебя…

Альфонсо запел — ту песня, которая пришла сама:

— …По дороге со мной, рядом с ветром осенним,
Песня чья-то летит — тихим звуком вечерним.
Далеко мне идти, через горы и страны,
И мне годы тоски, годы осени даны…

— Похоже на эльфийского менестреля, любовь которого была отвергнута прекрасной девой, и он, в тоске, отправился странствовать славить ее имя. Такие песни наполняют сердца светлую печалью — и, обычно, очень длинны, как и одиночество такого менестреля. Так, ведь, я говорю? — рассуждал Тьеро.

Альфонсо неопределенно пожал плечами, и, сразу за тем, схватившись рукою за стену, стал подниматься:

— Все — теперь мы пойдем…

Они оставили этот ненадолго приютившей их грот, чтобы уже никогда в него не возвращаться; и пошли среди исходящих солнечным теплом и влагой недавно прошедшего дождя пшеничных полей. Колосья доходили им до груди, а в некоторым местах — доставили и до лица.

— На дорогу выходить не станем. — говорил напряженным, усталым голосом Альфонсо. — Пойдем к тому месту, где раньше был дом Кэнии — я думаю, что Сереб побежал именно туда…

* * *

Когда взглянула на них — вечно чего-то желающих, торопящихся куда-то человечков печальная Луна — они все еще шли среди теплых колосьев; но, когда выступил в бездне Млечный путь, такая на них усталость навалилась, что они, не говоря друг другу ни слова, повалились, лицами к небу, да тут же и забылись, чем-то бездонно-глубоким, и пустым…

Альфонсо был разбужен в первый час после полуночи — он услышал, как три раза прокричал ворон; вздрогнул, поднялся, и обнаружил, что эта черная птица, раскрыв крылья висит в воздухе над ним:

— Помнишь ли ты, что должен исполнить любое мое желанье?

— Говори же, что это за желание! — довольно громко выкрикнул Альфонсо, и взглянул на Тьеро — тот лежал спокойно, и на бледном его, точно мертвом лице, разлились едва уловимые, ласковые поцелуи звезд.

— Прежде чем я скажу это желание, ты, друг мой, должен вспомнить к чему привело твое непослушание. Я предвещал, что при следующей встречи у тебя поседеют волосы — так и вышло. Теперь, когда ты знаешь мою мудрость, я надеюсь, ты не станешь противится моей мудрой воли.

— В чем же твоя воля?! — выкрикнул Альфонсо, и вновь покосился на Тьеро — тот и не шелохнулся.

— Кричи, не кричи — он тебя не услышит.

— Ты что… — в ужасе начал было Альфонсо.

— О, нет, нет — совсем не то, что ты подумал. Твой друг пока жив… Видишь ли, он навязался совсем некстати — он всю дорогу будет только мешать тебе, а, в конце концов. Поверь — тебе просто необходимо от него от него отделаться. Ради своего величая, ради дальнейшего блага всех людей объеденных в твое мировое королевство — Ты Должен Убить Его. Сделай это сейчас же, пока он еще спит. На поясе у него нож — достань его, и перережь помехе глотку. Так что — всего лишь движение руки, и ты свободен… Подумай — какая может быть мне в этом выгода? Что мне из того, что ты убьешь этого человечишку? Только о твоем благе я пекусь.

Такая сила была в этом голосе, такая уверенность в правоте — что перед этим всякое нежное чувствие, будь-то даже чувство дружбы, меркло — была великая цель, и надо было ради нее забыть обо всем.

И все же, несмотря на это, Альфонсо не колебался не мгновенье — не смотря на то, что душа его была измучена — вся сущность его закричала, пронзительное и долгое: «Н-Н-Е-Е-Т-Т!» — этот крик был подобен долгому, никак не желающему умолкать, все стонущему ветру.