Ворон

А в душе Вадина с великой печалью пылали тогда такие чувства: «Как бы ты, сборщик хвороста, посмел подойти к Ней, признаться Ей в любви? Она и не взглянула бы на меня… Каким же ничтожным должен был бы показаться ей со своим чувством. Она, более прекрасная, чем звездное небо… Но я никогда, никогда не смогу разлюбить ее; никогда не оставлю ее. Я никогда не осмелюсь подойти к ней, никогда не осмелюсь сказать своим грубым голосом ей слова. Ведь, ее речи словно прекрасные поэмы, а мои — неправильны, и отрывисты. Нет — я никогда не подойду к ней. Если мне будет дозволено судьбою хоть изредка, издали любоваться ею; издали слышать ее голос, и умереть, видя ее, то я буду безмерно счастлив такой судьбою».

И сердцем он почувствовал, что так и свершиться; и слезы печали, которые так сродни были этим сумеркам, в которых сияла одна звезда — его звезда, покатились по щекам юноши. А дева почувствовала, что кто-то близкий, родной, с кем суждено вырасти ей в вечность — где-то совсем рядом. Она оглянулась, позвала его дрогнувшим; ставшим от этого неожиданного чувства, более прекрасным, чем когда бы то ни было голос:

— Здесь есть кто-то? Если есть, то выйди, не бойся…

Она не договорила, затаила дыхание, вслушиваясь. Затаился и Вадин, он не дышал больше — но любовь, точно расцветшая от слезы девы роза, полыхала в его сердце — и он не мог остановить этого прекрасного чувства. Услышавши этот неземной голос, он еще больше ужаснулся, что она отвергнет его, крестьянского сына, с презреньем; никогда и издали не позволит себя видеть… При всем этом, великую нежность испытывал он к ней, и если бы тут же было дозволено ему отдать за нею жизнь — он, не задумываясь, отдал бы.

А дева, не слыша его дыхания, чувствовала его сердце — постояла еще некоторое время, ожидая, а потом повернулась, и медленно пошла со своей ланью. Ни слова больше не говорила она, но Вадин чувствовал, что в сердце ее бьется нежное чувство…

Когда последний отблеск окружающей ее светлой ауры исчез среди деревьев; на поляне сгустилась темнота — ведь, уже подошла, нависла над миром, своей черной дланью ночь — Вадин выбрался из своего укрытия, и подошел к той розе, которая расцвела от слезы эльфийской девы.

Перед этим цветком опустился он на колени и зашептал:

— Как ты, роза, расцвела от ее слезы, так и нежное чувство к ней, запылало любовь моя. Как и розе этой суждено погибнуть, под первым снегом, так и чувству моему, суждено потухнуть в надвигающейся тьме… Хотя — нет! Нет — никакая тьма не сможет этого чувства остановить. Как же счастлив я своею судьбою — счастлив от того, что позволено мне будет увидеть ее хоть еще один раз…

И тогда он поднялся на ноги, и медленно пошел от той поляны. Он не разбирал дороги — да и не было ничего видно в той темноте. Под ногами его шуршали листья, однако, и их шелеста он не слышал; вокруг плакал лес, но Вадин не слышал его плача. Вспоминал он, как она, ясная звезда, вышла на поляну, как впервые услышал он ее голос. И, если бы в те минуты, кто-нибудь мог видеть его лицо, то увидел бы свет, такой же прекрасный, как и тот, что сиял вокруг эльфийской девы. Он и не помнил, как дошел до своего дома; но, когда он переступил порог, его сначала не узнали; а, младший его брат сказал даже, что — это молодой эльф пришел к ним в гости. А, когда его все-таки узнали, то даже и бранить за то, что он так не принес хвороста не стали — так всех поразило его преображенное лицо. Казалось, что тот свет вдохновенья, который раньше едва заметно тлел в нем, теперь прорвался, разгорелся в полную силу…

На все расспросы он отвечал бессвязно, так что, в конце концов решили, что его околдовали лесные эльфы — говорили, чтобы сидел он дома, однако, на следующий день (такой же мрачный, как и предыдущий) — он вновь устремился в лес; и до самых сумерек был там, ходя в тишине, на ковру из мертвых листьев; в недвижимых тенях. Вновь и вновь вспоминал он ее облик, и сердце его пылало нежностью — ах, как бы был он счастлив, если бы ему только довелось взглянуть на нее!.. Но ее нигде не было, не было и ни одного эльфа — казалось, что все эти создания, как и перелетные птицы, уже покинули этот лес, и осталась только тишина; да редкие холодные слезы, срывающиеся с голых веток. И стихи, которые он посвящал Ей — одно за другим, шепотом срывались с губ его, — как последние листья, падающие с ветвей, терялись они безвозвратно во времени. Такие, например, стихи:

— Мои ли слезы или плач дождя,
Все время унесет, своим чредом идя.
Как годы — мертвая листва лежит,
И как любовь — над ними роза алая горит.

Так шептал он, и такая печаль, такая жажда увидеть любовь свою в том шепоте была, что и до сих пор, можно еще услышать шепот Вадина в шелесте осенних листьев. Ведь, он прошептал тогда много-много стихотворений — ведь, до самого вечера он так и не встретил ее, и даже ту поляну, на которой цвела алая роза — не нашел.