Ворон

В поздний час, ночной порою я склонился головою
Над старинной книгой, в мраке кабинета моего,
И в дремоте безмятежной вдруг услышал стук я нежный,
Словно кто стучал небрежно в дверь жилища моего.
“Гость стучится, — прошептал я, — в дверь жилища моего, —
Гость — и больше ничего!..”

Звуковой строй. Рифма и рефрены. Схема рифмовки строфы — aabcdddce(d)cc. В случае графического преобразования строфы (см. выше) схема рифмовки строфы примет правильный вид: abcbbb. Особняком стоит лишь II строфа, схема рифмовки которой aaabcccbcdb. Логически объяснить этот диссонанс не представляется возможным.

Сквозные рифмы на -го (7 строф) и -да (11 строф), как у Андреевского. Распределение мужских и женских рифм ЖЖЖМЖЖЖМЖММ (досадное исключение составляет лишь II строфа с женской рифмой в 10-м полустишии). При попарном объединении стихов мужские и женские рифмы чередовались бы в порядке, принятом в оригинале. Внутренние рифмы в коротких стихах отсутствуют, однако в варианте объединения они появляются в нужных местах.

Принцип тавтологической рифмовки в 4-5-х стихах соблюдается в большинстве строф (отступления в строфах И, V, VIII, X, XIII, XVII).

Семь строф оканчиваются рефреном “ничего” (из них четыре — “и больше ничего”, две — “больше ничего”, одна — “ничего”), одиннадцать строф — рефреном “никогда”; всего же “никогда” встречается 12 раз (121-й стих читается “Никогда, о, никогда!..”).

Перевод 13-14-го стихов оригинала Уманец построил на эффектном чередовании шипящих и свистящих звуков: “Мрачный шорох сторы красной / Навевал мне страх ужасный, — / Страх суровый, ужас новый / В сумрак сердца моего”.

Трактовка сюжета. Символы. Придерживаясь общей схемы сюжета, переводчик весьма вольно истолковывает отдельные эпизоды и события. Так, сумрачная атмосфера первых стихов II строфы с призрачной игрой света от затухающих в камине углей пришлась явно не по вкусу переводчику — он устраивает для читателя настоящую иллюминацию: “Был декабрь, — я помню это — / И камин мой вдоль паркета / Сыпал в сумрак кабинета / Искры блеска своего” (12-15). Однако было бы ошибкой считать, что пространство перевода заполнено светом — напротив, слово ‘мрак' является одним из ключевых концептов перевода Уманца. (Обратим также внимание на частоту употребления этого слова в более поздних переводах Жаботинского.) Так что иллюминация должна была, по замыслу переводчика, еще резче выделить мрак жилища, в котором герой обитает. (С этим внешним “мраком” хорошо коррелирует “сумрак сердца” героя: III, 26). Мрак упомянут дважды и в малой кульминации (не считая слова мрачный):

И в окно влетает с шумом
Громким, мрачным и угрюмым,
Вдруг священный, древний Ворон
В мрак жилища моего.
Птица гордая влетела
Так уверенно и смело,
Словно важный лорд, — и села
В мраке дома моего
На Паллады бюст, над дверью
Кабинета моего…
Села — больше ничего!..

Для характеристики шума переводчик использует тавтологический (громкий шум) и метафорические (мрачный и угрюмый шум) эпитеты, неуместные в системе выразительных средств стихотворения. Синтаксическая инверсия (наречие вдруг занимает несвойственное ему место) ослабляет эффект неожиданности. Изменение грамматического рода ключевого слова в границах одной строфы (Ворон/птица) не пошло на пользу стилистике фрагмента. К тому же слова птица и влетела вступают в противоречивые семантические отношения со сравнением “словно важный лорд”.