Ворон и медведь (СИ)

— Тассилон мой хороший друг и помощник, его дочь — моя королева и я не могу оскорбить всю Баварию, заставив ее отдать Вену. В конце концов, бавары храбро сражались при Фрейберге и кто знает, как бы повернулась та битва, если бы Тассилон не выбрал правильной стороны.

— Он не выбрал бы ее, если бы не мои нукеры, — прошипел Эрнак, — или ты забыл, кто принес тебе победу?

— Конечно, я помню, мой дорогой отчим, — Крут позволил себе слабую улыбку, — но все меняется — и тебе теперь нужна моя поддержка, также как раньше я нуждался в твоей.

— Ты о болгарах? — вмешалась в разговор Ярослава, — мы давно просили о помощи и ждали, что ты...

— Просьба, — смакуя, произнес Крут, — мне нравится это слово. Да, я знаю, что тебе нужно войско Тюрингии — и я с радостью дал бы его...если бы не проблемы на западной границе. Но как только я разберусь с франками, то я сразу же приду на помощь моему брату Эрнаку. До тех же пор...ему придется довольствоваться тем, что я сохраняю мир на своих восточных границах и ему не приходится оглядываться на запад, воюя с болгарами.

— Хочешь сказать, я должен быть благодарен и тому, что ты не бьешь мне в спину, — чуть ли не прошипел Эрнак, злобно сощурив и без того узкие глаза.

— Ну что ты, брат? — деланно оскорбился Крут, — какие угрозы между старыми друзьями? Говорю же, я всегда готов прийти на помощь — а если ты вдруг захочешь уступить с Веной, так может я и оставлю франкские дела, чтобы помочь тебе еще быстрее.

Подобное предложение оскорбило Эрнака еще больше — король и каган расстались если и не врагами, то весьма недовольные друг другом. Ярослава же, как могла, пыталась примирить обоих молодых людей, с некоторых пор ставших почти одинаково близких ее сердцу. Хотя Крутом она была все более недовольна — зачем ему понадобилось так открыто противопоставлять себя аварам? Дерзкое поведение Крута было тем более неприятно, что он все меньше прислушивался к матери, ставя тем самым под сомнение ее влияние в Тюрингии. И это после всего, что она для него сделала! Вдовствующая королева все чаще чувствовала себя преданной и обманутой — и кем? Собственным сыном!

Внезапно Ярослава почувствовала сильную жажду — перед тем как лечь спать, супруги выпили немало вина. Ярослава подошла к небольшому столику, где стояла чаша с водой для омовения рук — и тут же с ужасом отпрянула.

Вместо воды чашу заполняли омерзительно воняющие седые волосы, лоснящиеся жиром и покрытые ползающими вшами.

— Что, не ожидала, светлая королева? — послышался за ее спиной ненавистный шамкающий голос, — когда должок отдашь?

Воздух в комнате резко похолодел и королева затравленно обернулась. На краю кровати сидела поросшая мхом нечисть, разжевывая нечто маленькое и шевелящееся. От спутанных косм омерзительно воняло, от чего у королевы сразу закружилась голова.

— Совсем запутались, — моховая старуха с сожалением запустила руки в кишащие вшами волосы и поворошила их, — а ну, подмогни!

Ярослава, обречено кивнув, подошла к столику где лежали ее женские принадлежности. Выбрав костяной гребень она вернулась к старухе и принялась расчесывать всколоченные волосы, с трудом продираясь сквозь жесткие заросли. При этом королева невольно посмотрела на так и не проснувшегося Эрнака.

— Живой твой муженек, живехонек, — хихикнула нечисть, поймав взгляд Ярославы, — только спит крепко, чтобы нам не мешать. Мне то он без надобности, у нас с тобой на другое уговор был.

— Я помню, — сдержанно кивнула королева.

— А что тянешь, раз знаешь? — прикрикнула моховая бабка, — или, думаешь, я вечно ждать буду, пока ты соизволишь со своими долгами расплатиться. Где ребенок, которого ты мне обещала?

— Я хотела его отдать, — в отчаянии сказала Ярослава, — правда.

Она вспомнила ту сумасшедшую ночь: черный дым над крышами Турикума, языки пламени, бросающие багровые отблески в озерную воду, аварских конников, с хохотом проносящихся меж горящих зданий, догоняя разбегавшихся во все стороны женщин и детей. На стенах замка еще продолжался бой, где алеманы давали совершенно безнадежное сопротивление союзному войску, а Ярослава, в сопровождении пары десятков воинов, уже металась по Турикуму в поисках бывшей королевы.

Она нашла Брунгильду в ее собственных покоях, вполголоса напевавшей себе что-то под нос и баюкавшей на коленях, маленькое тело, закутанное в какое-то грязное тряпье.

— Брунгильда, — сказала Ярослава, шагая вперед, — все кончено. Идем, со мной, вам не причинят вреда. Мой сын будет милостив к своему племяннику и...

Брунгильда подняла глаза и Ярослава осеклась при виде этого совершенно безумного взгляда. Брунгильда медленно встала на ноги, послышался глухой стук — это упало безжизненное тело двухлетнего короля. На горле Марка-Бедариха зияла глубокая рана. В следующий миг Брунгильда, дико расхохотавшись, вонзила нож и в свое горло.

Все это Ярослава рассказала моховой бабке, но та лишь равнодушно пожала плечами.

— Это не моя беда, — сказала она, подхватывая с пола сыплющихся с ее волос вшей и отправляя их в рот, — наш договор это не отменяет. Не смогла чужого достать — значит, отдашь своего.