Ворон и медведь (СИ)

Войско Крута, — тюринги, алеманы, бавары, славяне, — ворвалось в схватку, словно волчья стая в драку двух собачьих свор. Одним ударом они рассекли сражающихся, опрокинув и сомкнув их ряды, погнав вглубь города. В первых рядах сражался молодой король, окруженный отборными головорезами из своей дружины. Каждый взмах меча, закаленного в медвежьей крови, сносил чью-то голову, рассекал чью-то грудь, перерубал руку, заносившую клинок над головой Крута. Стальной клин тюрингского войска пробивался все глубже в город, сметая наспех возведенные баррикады из обломков зданий и окровавленных тел.

На одной из таких баррикад Крут и столкнулся с Вадомаром. Тот, завидев реющее над вражеской армией знамя с черным медведем, положил всех своих людей, чтобы прорваться, наконец, к королю Тюрингии. С диким криком, от которого отшатнулись даже самые ожесточившиеся рубаки, он кинулся на ненавистного врага.

— За моего отца! За Алеманию! Умри, проклятый братоубийца!!!

Крут не узнал странного юнца в сарацинских доспехах, что визжа и сыпля оскорблениями, накинулся на него. Вадомар же, при виде человека, что лишил его всего, — дома, семьи, чести, отчизны, — словно обрел новые силы, которые он и выплеснул в одной отчаянной атаке. Первый удар чуть было не достиг цели — Крут в последний момент отшатнулся и клинок, чуть не снесший ему пол-головы, оставил лишь глубокий порез на щеке. Однако и Крут не медлил с ответом — сталь со звоном ударила о сталь и дамасский клинок разлетелся на куски. В следующий миг меч Чернобога разрубил Водомара от плеча до поясницы. Крут, упершись ногой в изуродованное тело, с трудом выдернул завязший в костях клинок и две половины, брызжущие кровью и внутренностями, покатились вниз по баррикаде, под ноги наступающих тюрингов.

— Слава Одину!!! — вскричал Крут, — убивайте их всех!!!

Где-то неподалеку, рыча, словно рассерженный медведь, рубился и Хлодомир, орудуя огромным боевым топором. С одинаковой яростью он обрушивался и на сарацинов и на франков, приспешников Сигизмунда.

— Вы все лживые изменники!!! — орал он, — ублюдки, содомиты, шлюхи Сатаны!!! Тот из вас кто поднимет меч на своего короля, да будет проклят перед лицом Господа!!!

Иные из франков, признав Хлодомира, бросали оружие, моля короля о пощаде и тот, поначалу зарубив нескольких таких, в конце концов, сменил гнев на милость. В одной из кратковременных передышек, ему все же удалось перекинуться парой слов с Крутом. Тот зло зыркнул на франка, но спорить не стал — кровавая пелена начала спадать с его глаз и король Тюрингии уже сам видел, что и его войско, в своем первом сокрушительном натиске на врагов, понесло немалые потери на улицах Женевы.

— Хорошо, — неохотно сказал он, — тех франков, кто бросит оружие или перейдет на нашу сторону — пощадим. Но я обещал богам обильные жертвы — и всех сарацин, что попадут нам в руки, ждет лишь смерть.

С этим Хлодомир, ненавидевший сарацин еще больше чем язычников, не стал спорить — и кровавая бойня продолжилась. К утру из двадцатитысячного арабского войска в живых осталось лишь шестьсот человек — и всех их Крут обрек в жертву Чернобогу. Весь остаток ночи на берегу озера слышались заунывные обращения к жестоким богам — и потоками лилась кровь, окрашивая алым темные воды. Веками потом среди окрестных крестьян ходили легенды о том, сколь крупными и жирными стали рыбы и раки, откормившись на сарацинских трупах.

А ранним утром, когда жестокий обряд, наконец, закончился к королю Круту прискакал измученный гонец на взмыленной лошади.

— Беда, мой король, — выдавил он, — случилось страшное!

Забрать свое

— Я больше не могуууу!!!

Громкий стон, похожий на вой раненной волчицы, огласил большой шатер, где на ложе из звериных шкур металась Ярослава. На лбу королевы выступила испарина, глаза лихорадочно блестели, с губ срывались страшные ругательства. Меж широко раздвинутых ног копошились две повитухи — чернокосая полная аварка и молоденькая славянка, — безуспешно пытающиеся помочь королеве, разродиться новым отпрыском. Изношенное предыдущими родами, уже немолодое тело, не справлялось с новыми испытаниями и Ярослава, раздираемая мучительной болью в разбухшем чреве, сейчас думала не о наследнике — только о том, чтобы хоть как-то исторгнуть убивающий ее плод. Прокушенными до крови губами она выкрикивала проклятия тем жутким силам, с которыми она связалась, и которые теперь расчетливо жестоко убивали ее вместе с не рождённым отпрыском. Сквозь кровавые круги, плававшие перед ее глазами, она видела ухмыляющуюся харю моховой бабки — расплывчатую, колеблющуюся, постоянно меняющую обличья, — но при этом неизменно сохраняющую злорадный оскал.

«Я больше не буду ждать. Я возьму свое»