Ворон и медведь (СИ)

Позади повитух полыхал огонь в очаге, где горели, испуская едкий дым, разные травы, чей запах, как считалось, отпугивает злых духов. И у Ярославы уже не осталось сил удивляться, когда из этого дыма вдруг выступила сестра кагана. Она шагнула к повитухам, возложив руки им на затылки и женщины, одновременно всхлипнув, без чувств повалились на пол. Перешагнув через них, Оуюн уселась перед снохой. В желтых волчьих глазах светилась странная смесь презрения и сочувствия.

— Она не отпустит тебя, — вдруг сказала Оуюн.

— Кто? — выдохнула Ярослава.

— Ты сама знаешь кто, — рассмеялась шаманка, — неужели ты думала, что ты или я единственные, кто сможет договариваться с темными силами? Твой старший сын умнее, чем ты думала — он заключил сделку с Чернобогом и принес ему величайшие жертвы. Теперь король под защитой Владыки Тьмы, а значит, моховая старуха не сможет его забрать. И сейчас она злится — она думает, что это ты надоумила Крута так поступить, чтобы он не достался ей.

— Это...это не так, — выдохнула Ярослава, корчась в муках, — я бы... никогда...

— Я тебе верю, — пожала плечами Оуюн, — но моховая бабка — уже нет. И она выполнит свою угрозу — если ты сейчас не сделаешь то, единственное, что еще может отвести беду от нашего рода.

Ярослава ничего не сказала — ее лицо исказилось гримасой неимоверной боли, — и единственное, что она смогла это слабо кивнуть шаманке. Та, рассмеявшись, как-то по особенному дохнула на костер — и он вдруг вспыхнул гнилостно-зеленым пламенем, словно свечение на болотах. Оуюн наклонилась над Ярославой, протягивая руки — сейчас они больше всего походили на лягушачьи лапы: зеленые, пупырчатые, с перепонками и, почему-то еще и с острыми когтями. Ярослава затаила дыхание, когда эти когти приблизились к ее огромному животу — и беспрепятственно прошли сквозь женскую плоть, так, будто она состояла из того же колеблющегося дыма, что наполнял сейчас шатер. В следующий миг Ярослава почувствовала неимоверное облегчение — будто тяжелый камень упал с низа ее живота, — и тут же шатер огласил громкий детский плач. На руки королевы лег слабо шевелящийся комочек, издающий звуки, от которых у Ярославы сразу стало теплей на душе.

— У тебя сын, — сказала стоявшая рядом Оуюн, — как и обещала она. Что же, пора платить долги.

Ярослава, с неожиданно вспыхнувшей любовью рассматривая младенца, подняла испуганный взгляд на шаманку.

— Это же твой племянник, — сказала она, — неужели нельзя ничего...

— Об этом надо было думать раньше, — голос Оуэн был полон неприкрытого злорадства, — еще когда ты только заключала свой договор. Твой сын все равно не жилец — не хватало только, чтобы вместе с ним болотная нечисть утянула с собой еще и моего брата.

Королева испуганно прижала малыша к себе, но Оуюн уже вскинула руки, гортанно выкрикнув заклинание — и превратилась в безобразное чудовище, напоминавшее вставшую на задние лапы черную лягушку, покрытую оранжевыми пятнами. Из губастого рта вырвалось утробное кваканье, прозвучавшее как некий призыв — и шатер вдруг охватил невероятный холод. Ребенок, на миг притихнув, заплакал еще сильнее и Ярослава, глянув на него невольно вскрикнула — по лицу новорожденного ползали крупные вши и скакали блохи. Нежная кожа покрылась красными точками от укусов паразитов.

— А вот и я, светлая королева, а вот и я.

Ненавистное шамканье раздалось от стены и в тот же миг зашипел и погас костер, словно залитый водой. В тот же миг из клубов дыма показалась ненавистная сгорбленная фигура. Ярослава закричала от ужаса — моховая бабка предстала перед ней в том самом обличье, что и тогда на болоте. Жуткая, блеснувшая словно молния, догадка озарила королеву, когда она осознала, сколь схожи нависшие над ней фигуры — чудовище, которым стала шаманка Оуюн и мерзкая нечисть из моховых болот. Ярослава жалобно закричала, когда жадные лапы вырвали ребенка из ее рук, разрывая его на части.

Внезапно морда твари, в которую превратилась Оуюн исказилась от жуткой боли и она вновь приняла человеческое обличье. Дикий вой сорвался с ее губ, когда тело шаманки расплылось в облако черного дыма, растекшегося по полу и просочившегося сквозь землю. Стоявшая рядом тварь гнусно захихикала и тоже провалилась сквозь землю

Каган Эрнак пировал со своими приближенными за ближайшим холмом — по поверьям аваров ему нельзя было смотреть на рожающую жену до тех пор, пока она благополучно не разрешится от бремени. Поэтому Эрнак терпеливо ждал, пока Ярослава подарит ему сына. Однако крик, раздавшийся со стороны шатра оказался столь ужасен, что он, не раздумывая, сорвался с места и, запрыгнув в седло, что есть силы настегивая коня, помчался к шатру супруги.