Ворон и ветвь

– И вправду, пора спать. Буквы уже перед глазами, как тараканы от веника, разбегаются! Так вот, мэтр Ажиньяс поехал из славного города Бревалена в Клерви, якобы на свадьбу сестры, и не доехал. Дело было под конец осени, самое предзимье. Когда все сроки возвращения мэтра прошли, настоятель святой Адальберты сделал запрос в Инквизиториум, из столицы дело попало в Стамасс, прошла зима, а к весне от мэтра, думаю, и костей не осталось. В тамошних-то лесах… апчхи!

– Вы сказали «якобы на свадьбу», – спокойно отметил Игнаций.

– Ну да. Никакой сестры у мэтра Ажиньяса в Клерви не обнаружилось, он вообще был родом из Греваллона, наш мэтр, вся его семья живет там. И зачем было врать?

– Еще спросите, зачем было пропадать? – хмыкнул Игнаций, растирая занывшие к непогоде запястья. – Ну, раз ничего любопытнее пропавшего клирика в том году не случилось…

В дверь тихонько поскреблись. Это точно был не Бертран, его негромкий четкий стук Игнаций знал отлично, так что почувствовал неладное еще прежде, чем в щель приоткрытой двери заглянул монах-привратник. Это означало вести. И вряд ли добрые, потому что добрые вести не стучатся в дверь главы инквизиторского капитула в третьем часу ночи. Мелькнуло сразу – король? Но лекари давали ему еще два месяца жизни, самое малое, и лишь поэтому Игнаций позволял себе такую роскошь, как пребывание вдали от столицы.

Кивнув монаху, Игнаций принял плотный пергаментный пакет, крест-накрест обмотанный алой лентой – знак высочайшей срочности и секретности. Задержание приравнивается к государственной измене и карается смертью, равно как и использование фальшивого донесения.

– Стамасс, – удивленно сказал он через несколько мгновений Каприччиоле, даже привставшему в кресле, – не Бревален.

– Значит, не король, – пробормотал явно подумавший о том же Арсений, опускаясь в кресло и жадно следя, как Игнаций торопливо вскрывает пакет. – Свет Истинный и Благодать Его да хранят герцога Альбана…

– Да хранят… – привычно отозвался Игнаций, пробегая глазами письмо.

Ему пришлось перечитать еще дважды, чтобы убедиться – все понято верно. Что ж, не то чтобы он совсем не ожидал… Но точно не такого!

– Читайте, – разрешил он, перебрасывая письмо Каприччиоле, поймавшему тяжелый лист, как собака ловит кусок, на лету.

– Бред какой-то… – еще через несколько минут растерянно отозвался Каприччиола, внимательно изучив послание, и эта растерянность в голосе многоопытного и неустрашимого инквирера подтверждала – все очень плохо.

– Бред, – согласился Игнаций, жалея о выпитом вине, которое теперь расслабляло и звало в постель, а не к раздумьям и действиям. – Домициан – святой? Наш архиепископ – и чудо небесное?

– Нет, почему же, вот в стрелу с соборной колокольни я вполне поверю, – пробормотал Каприччиола, вглядываясь в строки письма, словно мог разглядеть за ними случившееся в Стамассе. – Стрела – это возможно… Ну, ее, положим, вряд ли небеса послали, с таким люди лучше управляются. А хорош стрелок, однако! Видел я ту колокольню… Сверху по движущейся мишени, да неизвестно с каким ветром, да и времени у него было мало… Умелый человек стрелял!

– И попал, – сухо вернул Игнаций к действительности отца-инквирера, в голосе которого явственно слышалось если не восхищение, то уважение уж точно. – Попал, об этом все единого мнения. И ушел крышами, в этом тоже показания свидетелей сходятся. А стрела… Кстати, не стрела, а болт арбалетный, и на том спасибо… Болт от его светлейшества отскочил. «Словно отброшенный невидимой дланью», – процитировал он письмо.

– Так-таки и отскочил…

Выпустив наконец письмо, Каприччиола глянул на Игнация блестящими столь молодо и ярко глазами, что оставалось только позавидовать инквиреру, почуявшему след новой загадки. Словно и не было долгих часов, проведенных в бумажной пыли.

– Определенно хорошо, что это была не стрела, – подытожил Каприччиола, повторив мысли самого Игнация. – Иначе слишком неоднозначно получилось бы.

Действительно, хорошо. Несколько веков назад на шестнадцатом конклаве Светлого города всерьез обсуждался вопрос о запрете луков. Не дело, мол, позволять использовать святой символ Церкви для мирских дел вроде охоты и войны. К счастью, после ожесточенных диспутов и обвинения нескольких архиепископов в ереси, победило здравомыслие: было признано, что посредством поражения стрелой – будь то зверь или человек – выражается воля Света. Очень ясно выражается, и не людям эту волю оспаривать. Но именно поэтому стрела, не поразившая Домициана Арморикского, – это было бы… совсем уж неудачно! Неоднозначно, как метко выразился Каприччиола.