Ворон и ветвь

Свечи – девять штук полукругом. Так, чтобы подвеска портала оказалась в фокусе. Острием ножа проколоть кожу ладони у большого пальца. Капля падает на хрусталь и не стекает, а впитывается в него, словно это не гладкий камешек, но губка. Теперь от меня к камню тянется алая нить, невидимая обычным взглядом. Вернув нож на пояс, вторую руку, свободную, протягиваю к свечам. Это они питают камень силой, я же лишь проводник. На улице какой-то шум, но прервать процесс нельзя, а ставни у меня плотно закрыты, так что пусть хоть весь город режет друг друга под окнами – плевать! Сила струится сквозь меня, щекоча и покусывая изнутри. Хочется перехватить ее и забрать… но я терплю, зная, что все равно не удержу в себе жидкий золотой огонь, расплавленный свет. Это не моя сила, она все равно вытечет, как вода сквозь решето. Еще и обожжет. А за окном, в переулке, кто-то вскрикивает тонким женским голосом.

Как некстати! Если на крики дурехи, решившей ночью прогуляться по такому месту, сбежится стража, у кого-то из них обязательно будет святая стрела, благословленная на распознание чар. Конечно, пока они догадаются, где творится колдовство, пока обыщут гостиницу – можно три раза уйти, прихватив вещи, но ни к чему мне это, совсем ни к чему.

Я терплю, торопливо накачивая портал силой доверху, вливая в него столько, сколько он может выдержать. Грубо вылитые свечи полыхают яростно, сгорая куда быстрее, чем положено честному воску. Как бы кто-нибудь не заметил слишком яркий свет сквозь щели в ставнях. Надо было завесить окно плащом… Что-то ты сегодня неосторожен, Грель. Язычки то горят ровно, то пригибаются от неосязаемого ветра, на фитилях трещат крупинки пыли, притянутые со всей комнаты потоком силы. Капает крупными алыми горошинами кровь, сразу впитываясь в помутневший кристалл. Я терплю. Если уколоть слишком слабо, кровь остановится раньше, чем портал напьется, а это важная часть сделки с камнем. Так что я всегда стараюсь ткнуть острием туда, где под кожей виднеется тонкая голубая ниточка, – так точно хватит до конца.

Наконец заалевший хрусталь вспыхивает ровным мерцанием. В висках стучит, и этот стук отдается по всему телу, я едва слышу еще один вскрик под окном, совсем рядом. Сразу же другой голос, мужской, поминает ведьмино отродье. Вот это уже интересно…

Кристалл портала – в карман. Прижав ранку к губам, чтоб остановить кровь – не любят раны для магических дел такого же волшебного исцеления, – подбираюсь к окну, приоткрываю ставни.

– Ах ты, сучка! – рявкает темнота. – Брось, а то щенку горло перережу!

Следом льется брань, скорее грязная, чем изощренная. Я почти отхожу от окна… Я в чужом городе, перед самой, может, важной работой в жизни… Но почему тот, внизу, сказал про ведьму? Добрые стамассцы не кидаются такими словами, даже перерезая кому-то горло: псы Господни отучили. Назвал кого-то ведьмой или колдуном – докажи, или вместо них окажешься в подвалах Благодатной Истины… И тут мои глаза окончательно привыкают к темноте.

Она стоит в тупике, образованном гостиницей и еще двумя-тремя домами, сжимая в руке то ли палку, то ли что-то железное. Темная бесформенная фигура, у ног которой на присыпанной снегом мостовой корчится другая, и неяркий свет луны выхватывает рыжие лохмы упавшего паренька. Невысокая и толстенькая, как кажется отсюда, сверху, она похожа на кошку, вздыбленную перед стаей бродячих псов в отчаянной попытке защитить котенка. Длинный плащ, капюшон… Трое перед нею – даже не псы, а так, городские крысы. Пожалуй, стоит окликнуть их, пригрозить позвать стражу… Или просто для начала запустить кувшином в чью-то дурную башку… Мне-то стража нужна еще меньше, чем им, но и смотреть, как дурную парочку ночных гуляк прирежут, не хочется. И еще неизвестно, не придет ли стража по их следам… а потом все мысли об осторожности становятся неважными, потому что капюшон падает, и я вижу толстую косу, такую же рыжую в неверном лунном свете, как и волосы пытающегося подняться мальчишки.

Сердце пропускает удар, но тут же исправляется, лишь стучит быстрее. Мало ли на свете рыжих женщин? Наверное, много.

Один из ублюдков двигается вперед с уверенной наглостью заведомо сильного перед слабым, в его руке блестит широкое лезвие. Двое других чуть дальше к выходу из переулка, один из них нянчит согнутую в локте руку… Женщина поднимает свое глупое оружие таким же глупым, отчаянным движением. И нет времени вернуться в комнату за мечом, спуститься по лестнице, выбежать на улицу… Времени больше нет ни на что, кроме одного, самого важного: увидеть – мое окно как раз между ними.