Ворон и ветвь

Отойдя от двери, за которой исчез тот, кто ее привел, Женевьева нерешительно остановилась шага за три-четыре перед столом. Комкая в пальцах левой руки край пелерины, правой осенила себя святым знаком. Присела в реверансе – глубоком, почтительном, – склонив голову так покорно, как только могла.

– Встань, дочь моя, – прогудел отец Экарний. – Готова ли ты держать ответ за свои деяния, подлежащие рассмотрению и воздаянию?

– Да, святой отец, – поспешно отозвалась Женевьева.

– Тогда назови себя и место, где родилась.

– Женевьева, баронесса… Бринар, – лишь на мгновение запнувшись, выговорила она ненавистное имя. – Вдова мессира Роньо Лашеля, урожденная Женевьева Рольмез. Я родилась в Молле, светлые отцы, и там же вышла замуж.

– Вдова? – переспросил настоятель, прекрасно знавший ее историю. – Что же случилось с твоим мужем, Женевьева?

– Он умер, светлый отец, – послушно ответила Женевьева, понимая, что двое других ничего о ней знать не обязаны и настоятель, наверное, спрашивает для них и ради составления верной записи. – Мессир Лашель был старше меня на двадцать лет и к концу жизни тяжело болел.

А еще ему не следовало употреблять так много сладких вин и тяжелой пищи, как сказал лекарь, но об этом Женевьева, конечно, промолчала.

– Ты назвала себя просто Рольмез, а мужа – мессиром. Значит ли это, что ты вышла замуж за дворянина, будучи простолюдинкой? – разомкнул узкие блеклые губы человек слева от Экарния.

– Я из достойной семьи, святой отец, – тихо, но твердо сказала Женевьева. – Мой отец был главой гильдии виноделов, наш род уважаем в Молле даже без рыцарских шпор и меча.

– Это же Молль, – хмыкнул Экарний. – Там у многих меч висит рядом с весами, а в гербе – монеты. Если девица была хороша и, как она говорит, из приличной семьи…

– То из простолюдинки она может стать женой рыцаря, а после перескочить в баронскую постель? – брезгливо процедил второй.

– Ну, все-таки не в постель, а под венец, – примирительно проговорил Экарний. И, хохотнув, добавил: – А уже потом – в постель!

– Я была честной женой своего мужа и стала честной вдовой, – проговорила Женевьева, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Вы можете послать гонца или письмо в Молль, святые отцы. Никто во всем городе не скажет обо мне дурного, сумев доказать свои слова. Я родила первому мужу детей и вела его дом. Я заплатила его долги, когда он умер, и носила траур. И я всегда была послушной дочерью светлой истинной Церкви и учила этому своих детей. За что вы так думаете обо мне? Почему я должна была отказать мессиру барону, если он посватался ко мне честно и с должным уважением?

– Действительно, почему? – все так же брезгливо повторил второй, так и не назвавший себя. – Ты слишком смела для дважды вдовы, Женевьева Рольмез-Лашель-Бринар. Кого будешь искать в следующие мужья? Графа? Впрочем, это пустое… Что случилось той ночью в замке барона?

Она могла говорить что угодно, поняла Женевьева, но этот человек уже все решил для себя и смотрел на нее… так, как смотрел. Если один из судей заранее настроен против – горе ей. А в том, что это суд, Женевьева уже не сомневалась. Свет Истинный, дай ей сил! Но ведь есть еще двое! Неужели Экарний забыл, как почтительно она всегда привечала его в замке, охотно жертвуя монастырю птицу и яйца, мед, вино, полотно и воск – все то, чем распоряжается хозяйка владения?

Набрав воздуха, она постаралась не обращать внимания на слезы, радужной пеленой затянувшие глаза, и принялась рассказывать уже несколько раз повторенное до этого. Как заподозрила мужа в связи с молодой служанкой, потому что слишком часто он стал выходить по ночам. Как притворилась крепко спящей, а потом прокралась вслед за ним. И как едва не ушла, увидев, что муж отправился в замковую часовню, но любопытство победило, она вошла следом, спрятавшись в нише притвора, – и услышала. И как потом бежала вверх по лестнице, чтобы увидеть детей, проверить, что они все еще живы и здоровы. А потом, уже почти наверху длинной лестницы донжона, услышала быстрые шаги сзади. Обернулась – и изо всех сил толкнула мужа, пытавшегося схватить ее за платье…

– Было ли это всего лишь испугом? – уронил тот, второй, когда она в изнеможении замолчала, чувствуя, как начинает ломить поясница и уже ноют щиколотки. – Или в тот миг ты ненавидела своего супруга?

– Да, светлый отец, – с трудом проговорила Женевьева, прямо посмотрев ему в глаза. – Я ненавидела его тогда, и это мой грех. В этом я виновна и исповедалась отцу Экарнию. Он хотел убить моих детей! Тех, кого клялся защищать и воспитывать как своих собственных.

– Продолжай, – сухо сказал священник.

– Я разбудила Эрека, велела ему посадить Энни на лошадь позади себя и скакать сюда, в монастырь. Эрек послушался… Он хороший мальчик, так что взял сестру и сделал, как я велела. А я… я убежала из замка.

– Зачем? – с любопытством спросил Экарний, поглаживая стрелу на цепочке. – Зачем было бежать из замка, где ты хозяйка?