Ворон: Полное собрание сочинений

Я не знал, что все это значит. Очевидные следы искусства не удивляли меня, потому что всякая дорога — произведение искусства; не могу сказать также, чтобы меня поражал избыток искусства, так как подобная дорога могла быть проложена здесь при таких естественных «способностях» (как выражаются в книгах по ландшафтному садоводству) местности с самой незначительной затратой труда и денег. Нет, не размеры, а характер искусства заставил меня усесться на обросший цветами камень и битых полчаса любоваться этой волшебной аллеей. Чем дольше я смотрел, тем яснее становилось для меня, что устройством ее распоряжался истинный артист с необычайно тонким пониманием красоты форм. Величайшая забота была приложена, чтобы сохранить должную середину между строгим изяществом, с одной стороны, и живописностью в итальянском смысле слова — с другой. Прямых или непрерывных линий было немного. Один и тот же эффект изгибов или красок являлся дважды, но не чаще, с каждого пункта наблюдения. Всюду бросалось в глаза разнообразие в единстве. Вряд ли бы самый требовательный глаз нашел возможным сделать поправку в «композиции» этой картины.

Войдя в аллею, я повернул направо и теперь, поднявшись с камня, продолжал путь в том же направлении. Тропинка так извивалась, что в каждую данную минуту я мог видеть ее перед собою шага на два, на три, не более.

Внезапно легкий ропот коснулся моего слуха, и на повороте, несколько более крутом, чем прежние, я увидел какое-то здание у подошвы отлогого склона, как раз передо мною. Я не мог рассмотреть его ясно из-за тумана, одевавшего долину. Солнце садилось, поднялся легкий ветер, и, пока я стоял на вершине холма, туман постепенно рассеялся, расплываясь клубами, таявшими в воздухе.

Наконец, так же постепенно, как я описываю, долина открывалась передо мной: там мелькнет дерево, там полоска воды, там верхушка трубы. Вся эта сцена производила впечатление оптической иллюзии, напоминавшей так называемые «исчезающие картины».

Мало-помалу туман совершенно рассеялся, а солнце тем временем спустилось к горизонту и исчезло за холмами, но вновь появилось во всем своем блеске в ущелье, примыкавшем к долине с запада. Озаренная его пурпуровыми лучами, долина осветилась внезапно, точно по волшебству.

При первом взгляде, в ту минуту, когда солнце появилось в конце ущелья, я был поражен, как, бывало, в детстве ошеломляла заключительная сцена какого-нибудь эффектного спектакля или мелодрамы. Самое освещение казалось сверхъестественным, потому что солнечный свет, проходя сквозь ущелье, заливал всю сцену пурпуром и золотом, а яркая зелень долины бросала свой отблеск на все предметы, отражаясь от пелены тумана, все еще висевшего над ней, как будто туману не хотелось расставаться с таким волшебным зрелищем.

Долина, на которую я смотрел, имела в длину не более четырехсот ярдов, а в ширину от пятидесяти до полутораста или двухсот. Она суживалась к северному концу, расширяясь к южному, но была неправильной формы. Самая широкая часть находилась ярдах в восьмидесяти от южной оконечности. Холмы, окаймлявшие долину, не отличались высотой — только на северной стороне крутой, гранитный обрыв поднимался футов на девяносто; а ширина долины в этом месте не превосходила пятидесяти футов, но к югу от утеса взор встречал справа и слева все более отлогие, менее скалистые, менее высокие склоны. Словом, очертания сглаживались и смягчались по направлению к югу, тем не менее вся долина была окаймлена холмами разной высоты, прерывавшимися только в двух местах. Об одном я уже говорил. Он находился на западной стороне долины, ближе к северному концу, там, где заходящее солнце проникло в амфитеатр сквозь ущелье в гранитной стене. Эта трещина, насколько можно было судить, имела наибольшую ширину ярдов в десять. По-видимому, трещина направлялась вверх, в неведомые дебри гор и лесов. На южном конце долины холмы поднимались едва заметно, простираясь с востока на запад ярдов на полтораста. В середине этой гряды была впадина на одном уровне с дном долины. Чем дальше на юг, тем мягче становились линии ландшафта. На севере, на крутом утесе, возвышались великолепные стволы черных орешников и каштанов, перемешанных с дубами. Могучие ветви нависали над краем пропасти. К югу взор наблюдателя встречал сначала те же самые деревья, но меньших размеров и высоты; за ними следовали стройные вязы; затем рожковые деревья; за ними липы, катальпы, клены, сменявшиеся все более и более изящными и скромными породами. Весь южный склон был одет кустарниками вперемежку с серебристыми ивами и тополями. На дне долины (так как растительность, о которой шла речь до сих пор, находилась только на холмах и склонах) виднелись три отдельных дерева. Одно из них — стройный изящный вяз — стояло на страже у южного входа в долину. Другое — орешник, гораздо больших размеров и еще красивее, хотя оба дерева отличались редкой красотой, — охраняло северо-западный вход и поднималось из группы скал в самом конце ущелья, наклоняя свой изящный