Однако не устроилось. То ли силы у меня уже было гораздо меньше, чем поначалу, то ли весёлой дерзости поубавилось, то ли в глубине души я втайне от самого себя предполагал, что непрерывно бодрствовать очень трудно, но все, как водится в таких случаях, вышло по-моему.
Я, конечно, искал облегчения. Принимал возбуждающие зелья, сперва чашками, потом – вёдрами; когда они окончательно перестали помогать, стал охотиться на хорошо выспавшихся людей. Пил их кровь в надежде, что мне перепадёт хоть немного бодрости. Это действительно помогало – иногда на несколько часов, но чаще счёт шёл на минуты. А вот убить и съесть выспавшегося человека почему-то оказалось вовсе бесполезной затеей – это, помню, стало для меня большим разочарованием, но конец моим бесчинствам, конечно же, не положило.
На протяжении почти двух лет я хотел только одного: спать. Спать и не видеть при этом снов, ни единого грешного сна, никогда, ни о чем. На исходе второго года мытарств я начал думать, что смерть – тоже вполне достойный выход из положения, при условии, что она будет похожа на сон без сновидений, а не на давешний кошмар – о, если бы только знать наверняка! Но сведения о посмертном существовании, которые я когда-то черпал из книг и с негодованием отметал как полную чушь, были столь туманны и противоречивы, что опорой мне служить никак не могли. А что касается живых людей, им я не доверял и в менее важных вопросах. Да и откуда бы знать о смерти тому, кто сам пока жив?
Только это – я имею в виду отсутствие каких бы то ни было гарантий – меня и останавливало. Но строго говоря, моя персональная битва со смертью, ради которой я когда-то все и затеял, уже была проиграна с разгромным счётом. Теперь я сам хотел сдаться ей на милость, другое дело, что не на любых условиях – пока.
Хуже всего, пожалуй, вот что. В безнадёжной борьбе с бессонницей я сам не заметил, как растерял все свои сокровища – те немногие достижения, которые действительно имели смысл. То есть краденое могущество все ещё было при мне, по крайней мере какая-то его часть. Я имею в виду, что по-прежнему был чрезвычайно опасен для окружающих и сравнительно неплохо защищён от нападения. Но ярость моя больше не была весёлой. Угрюмая злоба затравленного зверя – вот что теперь давало мне силы держаться на плаву. О неизъяснимом телесном блаженстве, которое может доставлять всякое действие, я и вовсе забыл. Это теперь я хоть немного помню, сколь замечательно все начиналось, а тогда – как отрезало. Жизнь казалась мне принудительным трудом, необходимым лишь для того, чтобы избежать ещё худшей участи. Даже дыхание стало для меня тягостной обязанностью, о прочем уже и не говорю.
Дни мои, таким образом, был сочтены, а грядущий конец обещал стать бесславным и совершенно бессмысленным. Вопрос был лишь в том, как скоро наступит день, когда мне окончательно станет все равно.
Но вышло иначе.
Подозреваю, что ни одному из присутствующих никогда не доводилось испытать на собственной шкуре, что такое Ритуал Призыва. Поэтому объяснить, что происходит с человеком, которого призвал настоящий мастер, будет нелегко. Дело в том, что на первый взгляд с ним вообще ничего особенного не происходит. Просто человек вдруг бросает все свои дела и бегом устремляется туда, где его ждёт заклинатель. Причём он уверен, что делает это совершенно добровольно, обычно даже причину своего поведения может более-менее внятно сформулировать: кому-то показалось, что друг зов прислал, другой внезапно «вспомнил», что у него там назначено свидание, третий просто на доброе предчувствие сошлётся. Сколько ни объясняй такому, что он повинуется не собственной прихоти, а чужой воле, – не поверит. В этом, собственно, вся суть. Если хочешь без труда и лишнего шума поймать могущественного, но не слишком опытного колдуна, лучше Ритуала Призыва ничего не придумаешь. Заподозрив неладное, такой может дать серьёзный отпор, но от собственного искреннего желания срочно отправиться на центральную площадь или, напротив, на дальний пустырь защищаться не станет.
Остаётся добавить, что я о Ритуале Призыва до того дня понятия не имел. Неудивительно: во всем Соединённом Королевстве можно было насчитать максимум полдюжины колдунов, способных совершить этот древний ритуал, и ещё полсотни стариков, которые хотя бы краем уха слышали о таком искусстве. Это касается большинства боевых искусств, доставшихся нам от исконных обитателей Хонхоны, которые бережно относились к Сердцу Мира, то есть на пушечный выстрел к нему не приближались, а для колдовства вполне обходились собственным могуществом, помноженным на глубокое знание человеческой природы и выдающееся хитроумие.