Воронье живучее

Теперь Дадоджону никто не нужен. Он ничего не желает. Не хочет видеть ака Мулло, к черту его! Кишлак без Наргис — зиндан — темница, тюрьма, — к черту кишлак! Хорошо, что Туйчи едет в степь к чабанам и баранам. Дадоджон будет кочевать с ними. С баранами лучше, чем с людьми, бараны бесхитростны и безвредны.

— К какому чабану мы едем? — поднял Дадоджон голову.

— К дядюшке Чорибою, — ответил Туйчи. — Вы знаете его?

— Дядюшку Чорибоя? — произнес Дадоджон, чуть помедлив. — Знаю. А что?

— Ничего, — пожал плечами Туйчи. — Говорю, что мы едем к нему.

— Хорошо…

Кто не знает Чорибоя в этом краю! Знатный животновод, он возглавлял ферму мелкого рогатого скота чуть ли не со дня организации колхоза и только недавно перешел в старшие чабаны. Круглый год он пропадает на пастбищах, перевез в Дашти Юрмон всю семью, в кишлаке бывает редко. Его старший сын уходил на войну с первым призывом: говорят, вернулся…

— Дядюшка Чорибой в прошлый раз давал мне квитанцию, чтобы забрал на почте его радиоприемник, — сказал Туйчи, нарушив молчание. — «Шесть эн-один» называется.

— На что им в степи радиоприемник? Там же нет электричества.

— У дядюшки Чорибоя есть. Он по вечерам пускает движок…

— Хорошо, — и Дадоджон снова умолк.

Дорога постепенно сужалась, и вскоре долина осталась позади, машина запетляла между холмами и пригорками, поползла по крутому подъему вдоль зигзагообразного обрыва. На такой дороге водителю приходится удесятерять внимание, ехать с большой осторожностью. Туйчи крепче сжал баранку и стиснул зубы, на лбу заблестели капельки пота.

На перевале по-осеннему сумрачно и сыро, наплывают грязные, рваные тучи, кажется, что все вокруг утопает в безысходной грусти. Вокруг нет ни деревца, ни травинки. Все прекрасное, способное радовать сердце, осталось позади. «Совсем как в моей жизни», — подумал, вздохнув, Дадоджон.

Туйчи искоса глянул на него и сказал:

— Сейчас будет кишлак Чортеппа, а за ним пойдет степь.

Машина миновала еще один поворот, и сразу же показался кишлак Чортеппа, расположенный в котловине между четырьмя холмами. Это был относительно большой кишлак с чайханой, столовой и магазином, с желтеющими тополями у обочины, залитый ярким теплым солнцем. Его считали воротами Дашти Юрмона — беспредельно просторной степи. Зимой эта степь — поистине райский край для овцеводов. Земля здесь плодородная, весной и осенью вырастают обильные травы. Высокие горы, окаймляющие степь с севера и запада, надежно защищают ее от студеных ветров, никогда не бывает сильных морозов и гололеда. Снег долго не задерживается, быстро тает и овцы всегда находят подножный корм, многочисленные колодцы собирают и хранят воду… Вокруг колодцев и селились чабаны. Колодцы издревле распределены между кишлаками, что предохраняло от скандалов и недоразумений. Один лишь колхоз «По ленинскому пути» — держит в Дашти Юрмон двенадцать тысяч овец. Дашти Юрмон — Степь Сусликов — можно смело переименовать в Дашти Густфанд — Овечью Степь.

Туйчи остановил машину у Чортеппинской чайханы и сказал:

— Передохнем немного, перекусим и поедем дальше. Согласны?

— Как хочешь, — ответил Дадоджон и, открыв дверцу кабины, спрыгнул на землю.

В чайхане было много народу. Около нее, вдоль дороги, вытянулась длинная цепь автомашин и арб, и среди них — райкомовский «виллис». Пока Туйчи пристраивал свою пятитонку, Дадоджон разыскал свободное место и присел на краешек ката.

— Здравствуйте, Дадоджон! — услышал он вдруг за спиной чей-то голос и, оглянувшись, увидел первого секретаря райкома партии Аминджона Рахимова.

Аминджон сидел, подобрав под себя ноги, на соседнем кате и пил чай в кругу нескольких людей, — верно, местных начальников, его глаза смотрели приветливо.

— Здравствуйте, — ответил Дадоджон, вскочив: сработала армейская привычка вставать перед старшим в звании и должности. Смутившись, он повторил: — Здравствуйте, — и подошел к Аминджону. Ему быстро освободили место. Он сел, и тут сработала другая привычка, приобретенная в доме ака Мулло, — он провел по лицу ладонями и глухо произнес:

— Аминь.

Его мгновенно бросило в жар. Однако и остальные сделали то же самое. А Аминджон, словно не обратив на это внимания, налил в пиалу чай, протянул ему и, глядя все так же приветливо, спросил:

— Откуда и куда держим путь?

— В степь, к дядюшке Чорибою, — ответил Дадоджон и, спохватившись, прикусил язык, ибо и сам толком не знал, с какой целью едет. Он просто бежал из кишлака, бежал от горя, от коварства и лжи, от своего вероломного брата. Но разве про это кому-нибудь скажешь?

Дадоджон поспешно отхлебнул из пиалки, чай был горячим.

— По делу едете? — все-таки спросил секретарь райкома.

Дадоджон замялся:

— Нет, просто так, посмотреть…

— А как съездили в Сталинабад? — снова спросил Аминджон.

«Господи, откуда он знает?» — подумал Дадоджон и, подавив вздох, сказал:

— Ничего съездил…

Аминджон помолчал. Потом, словно бы размышляя вслух, сказал:

— А у нас страда, последние сражения за урожай. Хлопка на полях еще много, а людей для уборки не хватает.