Воронье живучее

Дадоджон за несколько дней отошел и почувствовал себя значительно лучше. Его глаза снова зажглись живым огнем, лицо порозовело, появился аппетит, он стал лучше спать. Но если он оставался один или без дела, если среди ночи вдруг просыпался, то боль и тоска хватали его за сердце. Он вспоминал Наргис и начинал вновь и вновь винить себя в ее смерти, казнить за глупость, нерешительность и безволие, проклинать старшего брата…

Порой он сравнивал себя со своими товарищами, с дядюшкой Чорибоем и его сыновьями. Ведь он тоже не из робкого десятка, тоже не боится работы, добр и отзывчив, не держит ни на кого зла, хочет жить честно и открыто. Но почему-то обстоятельства складываются против него, оказываются сильнее?.. Он приходил к выводу, что слабоволен и простодушен, слишком доверчив. Прежде чем на что-то решиться, подолгу колеблется. Сидят в нем и повадки черных воронов — воронья живучего, как говорил муаллим Салохиддинов. И он не знает, что делать, как устоять, как бороться со слабодушием, выдавить его из себя!..

Он часами ворочался с боку на бок, забывался лишь под утро и, просыпаясь, видел, что только он еще лежит в постели, все остальные уже давно заняты делами. Торопливо вскакивал, одевался и умывался и, сконфуженный, просил прощения у дядюшки Чорибоя и тетушки Рухсоры. Дядюшка Чорибой посмеивался и говорил:

— Ничего, это с непривычки к степному воздуху. От него поначалу пьянеют.

А тетушка Рухсора прибавляла:

— Раз спится, надо спать. Хороший сон укрепляет здоровье. После него и работается лучше.

Осваивать профессию чабана Дадоджон начал со знакомства с отарами.

Дядюшка Чорибой провел его по загонам, где содержались каракульские овцы, и сказал: «В каждом из этих пяти кутапов помещается от двухсот до пятисот голов, сейчас в них около полутора тысяч. У колодца, который называется Зулолкудук, есть еще пять каракульских отар и пять гиссарской породы, а неподалеку от него, у подножья горы, тоже наши овцы. Всего их почти двенадцать тысяч».

Становище дядюшки Чорибоя считалось центральным, другие чабаны получали здесь необходимое снаряжение и продукты.

Под началом Камчина, за которым была закреплена отара каракульских овец, работали два помощника. Длинным летом Камчин готовил корма. Вокруг становища высились огромные стога сена.

— Подкинут еще жмыха и каменной соли, будет полный порядок, — радовался он.

Один день Дадоджон провел на «электростанции» Шамси. Движок обычно работал без перебоев, но в тот день почему-то заглох и никак не заводился. Дадоджону приходилось на фронте иметь дело с машинами. Засучив рукава, он взялся помогать Шамси. Они разобрали весь движок, тщательно промыли в бензине детали и части, прочистили карбюратор, и, когда собрали заново, движок заработал лучше прежнего. Услышав, как он затарахтел, к ним подошел дядюшка Чорибой, пожелал, по обычаю, не уставать в делах и сказал:

— А хорошо стучит. Это благодаря помощи Дадоджона?

— Да нет, главный мастер Шамси! — ответил Дадоджон. — Я в восторге!

— Ну, если в восторге, — усмехнулся Шамси, — то помогите мне, позанимайтесь со мной — в будущем году хочу поступить в техническое училище.

— С удовольствием! — воскликнул Дадоджон.

— Ладно, если наладили, то не выключайте мотор, — попросил дядюшка Чорибой. — Послушаем радио и днем, концерт должен быть…

Все собрались в большой комнате. По радио действительно транслировали песни из «Шашмакома» — народного музыкально-вокального произведения — в исполнении Бобокула Файзуллаева, Фазлиддина Шахобова и Шохназара Сахибова. Дадоджон знал, что это выдающиеся мастера музыкального искусства. Почти четыре года не слышал Дадоджон такого концерта. Особенно взволновала его нежно-печальная мелодия и проникновенные слова из третьего макома, известного под названием «Наво», который исполняли Фазлиддин Шахобов и Барно Исхакова. Не только Дадоджон, но и все, кто находился в комнате, даже дети, сидели, притихли, заслушались.

«Шашмакомы», то есть «Шесть макомов», музыкальных произведений, объединивших несколько мелодий, создавались веками. Они любимы народом, потому что выразили и боль его сердца, и его надежды и чаяния. Мелодии повествуют о невыносимо трудной жизни, как бы воссоздают историю народа, его борьбы за свободу и счастье. Это воплощенная в звуки летопись былого. Она исторгает слезы, а потом высушивает их, наводит грусть и тоску, а потом утешает, дарит надежды и веру, укрепляет дух. В «Шашмакоме» немало солнечных, искрящихся радостью мелодий. Народ бережно сохранил эту музыку и по праву гордится выдающимся творением.

Концерт окончился. Никто не шелохнулся, все молчали. Первым заговорил дядюшка Чорибой.

— И что это за чудо музыка? — сказал он, обежав взглядом лица сыновей и Дадоджона, жены, невесток и внуков. — Всякий раз, когда слушаю этот маком «Наво», на душе делается легко, как будто избавился от каких-то печалей.

— Будто крылья вырастают, — вставил Шамси.

— Недаром, — сказал Дадоджон, — музыку и песню называют спутником человека с колыбели до могилы.