Воронье живучее

— Нет, — опустил голову Туйчи. — Черное письмо получили.

Дадоджон скорбно вздохнул. Он не смог смотреть на Туйчи. С той минуты, как он демобилизовался и отправился на родину, радость его нет-нет да и омрачали думы о том, что он вот едет домой живым-невредимым, а сколько людей никогда не вернется. Сколько земляков осталось на далеких от дома полях сражений. Как смотреть на него матерям, женам и детям павших? Увидят его и вспомнят, непременно вспомнят своих, погибших… И снова прольют слезы, будут скорбеть и завидовать. Но разве он виноват? Да будь в его силах и власти, он и волосу бы не дал упасть с головы солдат. Война — как лесной пожар: все выжигает. И беспощадна, как мор. У войны нет глаз, она не избирает жертвы, безумствует, точно стихия. Будь она проклята во веки веков!.. Прошлого слезами не вернуть. Теперь только время облегчит человеческую боль и скорбь…

— А мама не верит черному письму, — прервал Туйчи горестные раздумья Дадоджона. — Она сон видела, говорит — отец жив и здоров… А может, первое письмо — ошибка?

— Бывает и так, — суховато ответил Дадоджон, но, увидев, как радостно засветились глаза парнишки, тут же прибавил: — На многих, случалось, приходила похоронка, а они возвращались домой. Может быть, и твой отец не погиб. Может быть, что-то его задерживает… получил специальное задание… Разведчиком стал…

— Разведчиком… — повторил Туйчи и вдруг спросил: — А вы не Дадоджон-ака?

— Дадоджон. А ты как узнал?

— А все говорят, и ваш брат говорили, и председатель, что вы приезжаете. Вот будет сегодня радости у дядюшки Мулло!

— Неужели они знают, что я приезжаю сегодня?

— Все знают.

— Странно, — вымолвил Дадоджон и умолк.

«Все рушится, — подумал он. — Теперь не пробраться к речке, не встретиться с Наргис. Что же делать? Может быть, предупредить Туйчи, чтобы не проговорился? И пойти к речке с противоположной стороны, по тропке, идущей от школьного сада?..»

Туйчи, словно угадав его мысли, спросил:

— Хотите, поедем нижней дорогой? Будет быстрее.

— Давай, — ответил Дадоджон, не раздумывая.

— Только та дорога не такая гладкая.

— Ничего, кони у тебя сильные, да и груз небольшой. Что там, зерно?

— Нет, сахарный песок, — сказал Туйчи. — Получил со склада райпо. Для нашего интерната.

— Хорошо, — произнес Дадоджон и, немного помолчав, спросил: — А есть ли в колхозе машины?

— Есть, два грузовика есть, но один стоит, испорченный. Председательша говорит, что скоро нам дадут еще одну или две новых машины и она посадит меня за руль. Я выучился на шофера, курсы кончал. Председательша говорила — сам поеду за новой машиной, пригоню своим ходом из Ленинабада.

— А старую что, нельзя починить?

— Не-е, одна развалюха! Мотор надо заново перебрать, карбюратор сменить, цилиндр… А где все достать? Дядюшка Мулло, ваш брат, ездили аж в Сталинабад — нет ничего, говорят. Привезли только два аккумулятора. А вы умеете шоферить?

— Научился в армии.

— Какого вы класса?

— Нет у меня класса, — улыбнулся Дадоджон. — И прав пока нет. Я — самоучка.

Дорога шла под откос, в конце его завиднелся сай — широкий овраг, проложенный талыми водами. Когда потоки иссякают, он превращается в поросшую травами расселину, и только тоненький ручеек, что струится по дну, как бы остается памятью о грозно бушевавшей большой воде.

Из-за ночного дождя дорогу развезло, было скользко. На уклоне лошади пошли медленно, осторожно переступая ногами. Дадоджон, глядя вперед, на зеленеющие за саем сады, подумал, что сай подобен границе. Извиваясь с севера на юг и круто сворачивая на восток, он как бы разделяет землю на две части, и одна часть пустынна и мертва, другая — живет и торжествует, пленяет красотой.

— Вот и наш сай, — сказал Туйчи, — не сай, а сущий клад. Нужен камень — бери. Нужен песок — сколько угодно. Хочешь — скотинку паси, хочешь — рыбку лови.

Дадоджон рассмеялся:

— А вот перебраться через него будет нелегко, — сказал он.

— Был бы брод не затоплен, — ответил Туйчи.

— А если затоплен?

— Боюсь, придется вернуться. Иначе можем застрять.

— Ну уж нет, браток, только вперед! — сказал Дадоджон.

Брода и впрямь не оказалось, его завалило камнями и грязью. Видимо, ночью дождь вызвал сель, и горный поток, промчавшись, начисто смыл дорогу. Туйчи остановил арбу у самой кромки глинисто-мутной воды. Через воду они перебрались бы запросто. Но грязь и камни заставили призадуматься.

— Дал я маху, нельзя было этой дорогой, — сказал Туйчи. — Забыл, что ночью был ливень.

— Ну, ну, только без паники, — похлопал его по плечу Дадоджон. — По-моему, на скорости можно проскочить. Я сойду, чтобы легче было, а ты сдай арбу назад и пусти лошадей на полный галоп, с разгону, наверно, пройдут. Как считаешь?

Туйчи, сомневаясь, покачал головой, потом почесал затылок и слез с арбы, подобрал суковатую палку и, ткнув ее в грязь, измерил глубину.

— Нет, не получится, — объявил он, однако тут же добавил: — Но, как говорится, попытка не пытка, рискнем. Только снимите свои вещи, как бы не вылетели…