Воронежские корабли

А под конец вспоминает Питер про Васятку Ельшина, цифирного школяра. Чтоб, не мешкая, выслать его в Питер Бурх, поелику мыслит, что нечего ему в Воронеже околачиваться, а пусть едет с господином Корнелем в Голландию. И там, купно с художеством, произойдет у тамошних мастеров прочие науки. Каковые у них в Амстердаме куда-де изрядней смыслят.

Ох, господи! Все – хлопоты, заботы… Дело на дело напирает. Видно, не до тишины стало. Про кулебяку, видно, придется позабыть. Минутную слабость, сумнение – гнать прочь.

Дело, дело надо вершить.

Сошлись на переносье тонкие брови, потемнели глаза, глянули зорко, умнехонько.

Кликнул господин адмирал цифирного ректора и велел ему поспешно доставить школяра Василия Ельшина.

Немец говорит:

– Так и так. Сей глюпий школяр сбежаль. Но я ловиль и ставиль сей негодний школяр на каторжна работ.

– Позвать сюда командора Юста! – стукнул об пол тростью адмирал.

Пришел командор Юст.

– Господин командор, – говорит адмирал, – у тебя на каторжные работы поставлен малолеток Ельшин Василий. Найди его, пожалуй, не мешкая, одень, обуй прилично и отошли в Питер Бурх. Государь требует.

Командор Юст почесал красный нос и сказал:

– Оный малолеток был приставлен к лесной порубке, но, когда с Могильского озера плыл на плотах, утек. Об чем я намедни и доносил вашему сиятельству.

– Ах ты ж, господи! – крякнул господин адмирал. – Вот ведь беда-то… Ну, идите с богом.

Немцы приложили ладони к шляпам и ушли.

А господин адмирал сел писать донесение.

Долго он вертел в руках перо, не прикасаясь к бумаге. Обдумывал, как бы про все умненько, политично сказать. Или же утаить? Про лесные пожары, про побеги и прочее воровство умолчать, не тревожить государя?

Вздохнул тяжко и, перекрестившись, положил писать правду истинную.

И так он описал все как есть, и даже злодейский поджог недостроенного галеаса, и дерзкое бегство известного Питеру школяра Василия Ельшина, который от своего же счастия, глупой, скрылся воровски, аки тать, неведомо куда.

И в конце донесения припадал к стопам его величества и милости просил, чтоб на него, на Федьку Апраксина, не изволил гневаться в случае чего.

Вскочил на тележку курьер и поскакал в городок Питер Бурх, повез донесение.

Скакал курьер шибко.

Хрипели, валились с копыт загнанные лошади.

Трещали поломанные оси.

Студеный ветер свистел в ушах.

Пока он скакал туда да назад, уже и снег выпал.

Уже еще и не один пожар пришлось тушить дворянину Антону Веневитинову.

Уже в остроге и людей девать стало некуда. Рыли ямы и, кой-как накидав на них жерди и солому, сажали туда колодников – поджигателей, пойманных утеклецов и разбойников.

Уже и дьячка Ларивона успели на съезжей отлупцевать нещадно и передали на архиерейский двор. А оттуда – снова – в толшевское монастырское подземелье – на чепь, на покаяние.

Наконец вернулся курьер, привез от государя ответ.

«Господин адмирал! – писал Питер. – Зело нас огорчило вашей милости письмо, в котором видим мало старания твоего, а воровства много. Что округ вас чинилось, вы тому сведомы должны быть. Все воровать горазды, а ты чего смотрел? Коль крат я говорил тебе, но те мои слова тщетны. Истинно, никого мне нету помощника. Отговариваться тебе нечем, понеже людей у вас довольно, но надобно глядеть. А что ты пишешь про пожары и бегства, то учини так: взяв солдат, пошли на розыск и, перехватав, посажай на каторги, а каких перевешать. Но не мешкав изволь учинить сие, понеже мы данное богом время теряем. А про школяра Василия Ельшина ты пишешь – за то мы серчаем весьма, ибо, мыслим, и тут не без воровства: чаю, малого замытарили непосильно. Какой он смутьян? Он чистое теля деревенское. Что ж ректор не уберег? Не нажили вы с немцем в сем неусмотрении славы, но стыда – полную кошницу. Ох мне от этих дураков чиновников! Своих предостаточно да еще немецкие. И вот вам, господин адмирал, наше повеление: Василия Ельшина сыскать, но, упаси бог, чтоб не битья не чинили. И, сыскав, немедля спосылать сюда в город Питер Бурх».

В конце листа подпись стояла с брызгами: Питер.

Господин адмирал вздохнул облегченно: в государевом письме было более печали, чем гнева.

Глава девятнадцатая,

содержащая рассказ о донских дивах и о том, как старые наши знакомцы поселились на зимовку в пещере, кто с ними оказался по соседству и какой клад был найден на горе Шатрище

Итак, снег выпал.

Реки стали.

Пошли морозы, метели. Под белыми, пухлыми сугробами отдыхала земля.

А жизнь по-прежнему бурно текла, шумной, пенящейся волной ворочая камни событий, швыряя, как щепки, затягивая в воронки водоворотов человеческие судьбы.

Метался в монастырском подземелье дьячок Ларька, грыз в исступлении толстую цепь. Бился головой о склизкую стену, кричал:

– Всем, всем погибель!

Цифирные школяры сновали на торгу, хватали у зазевавшихся баб пироги.

В Таврове стрелецкие дети мерли, как мухи.