Воронежские страдания

Водитель, по указанию Корженецкого, высадил москвича на перекрестке и показал, куда идти. Сам быстро уехал, выполняя, вероятно, четкие инструкции полковника Кротова. Турецкий спокойно перешел через тихую улицу по пешеходной «зебре» и вошел в старинное здание, в котором размещалась прокуратура.

Дежурный подержал в руках удостоверение, вернул и отдал честь.

Совещание уже началось. Но выступавший в форме майора юстиции остановился, и все дружно обернулись к вошедшему. Александр Борисович вежливо поклонился, – было здесь человек десять, не меньше, наверное, те, кто задействован в расследовании, – и, отдельно кивнув Петру с Антоном, уселся на свободный стул. Сумку небрежно бросил у ног.

– Извините, господа, – улыбнулся он, – если можно, продолжайте. Потом отвечу на ваши вопросы, если они будут.

– Мы подбиваем некоторые итоги, Александр Борисович, – сказал выступавший, но вы пока, если желаете, можете полистать те материалы, которые уже имеются.

– Желаю и с удовольствием, – кивнул Турецкий, принимая папку с документами. – Спасибо, я – по ходу... – И он углубился в чтение.

Словом, когда Смородинов – Турецкий понял, кто это, – закончил свое сообщение, Александр Борисович уже успел бегло просмотреть главные материалы – акты криминалистических и судебно-медицинских экспертиз, протоколы осмотров мест происшествий – таких было три, свидетельские показания относительно «действующих лиц», подозреваемых в совершении преступлений, протокол допроса одного из участников нападения на спортсмена, задержанного на месте преступления, несколько листов показаний иностранных студентов, касавшихся исключительно их собственных проблем, и так далее. В принципе, немало. Но, с другой стороны, читая и одновременно слушая говоривших сыщиков и оперативников, Турецкий видел, что зацепки, и довольно крепкие, на первый взгляд, у них вроде бы появились, однако вместе с тем возникли и новые трудности. Никакой ясности, как было заметно, не появилось с визитом дипломата в Воронеж, а ведь именно этот факт и являлся основной причиной расследования возбужденного уголовного дела.

И, когда выступавшие исчерпали свои возможности и обратили внимание на молчавшего Турецкого, он закрыл папку, аккуратно и неторопливо перевязал тесемочки и только после этого поднял голову. Смешно поправил указательным пальцем очки на переносице и чуть скривил в улыбке губы:

– Так кто ж мне объяснит наконец, какого черта здесь делал этот гребаный дипломат?

Хмыкнул милицейский полковник и одобрительно, как показалось Александру Борисовичу, покрутил головой. Прыснул философ Щеткин, а Антон, наоборот, насупился, как будто это была его личная недоработка. У Смородинова, как и у остальных, чуть приоткрылся рот. Вопрос словно застрял в губах.

– Никто не может? – повторил Турецкий. – Жаль. А чего тогда собрались?

– Нет, ну, Саш, – Плетнев немного покраснел даже, – надо же свести то, что уже наработали!

– Ну да, как-то... – вразнобой раздались голоса.

– А что такого? – удивился Турецкий. – Ну, наработали. И хорошо. Правильно. С версиями этими... пока не запутались, – это он так отреагировал на выступление Плетнева, как раз и освещавшего этот вопрос. – А чего, непонятно, с фотороботом тянете? Я бы давно уже показал его в местных новостях по телевидению. А прохожим под нос совать: знаете – не знаете, можно и до морковкина заговенья дотянуть, толку-то что? Толку-то что, Петь? А если он только ночью здесь появляется, а днем – совсем в другом районе? Так его ж никто никогда и не узнает. А касаясь конкретно вопроса о фотороботе... о субъективном портрете, – поправил себя Турецкий, – пока я, честно говоря, индивидуальных, доминирующих признаков здесь просто не нахожу. Слишком общо. А между тем, как я понимаю, этот ваш упорный задержанный их может назвать. Но не хочет. И я понимаю, почему.

– А вот мне очень интересно, – вклинился Плетнев, которого слова Саши крепко задевали: делали, делали, а, выходит, ничего нет? Но так ли уж?

– Антон, только честно, вы с ним работали?

– Ну а как ты думаешь? – даже возмутился Плетнев.

– Ага, – кивнул Турецкий с улыбкой, – извини, я огрубляю: кулак свой предъявлял, дать в лоб обещал, судьбу рисовал тяжелую, так?

– Да ладно тебе, – смутился Плетнев, а Смородинов, – заметил Александр Борисович, – тихо хмыкнул, как бы про себя, и прикрыл ладонью глаза, будто задумался, и Турецкий увидел, что попал в цель.