Воронья дорога

– Было что-то… Кто-то что-то видел, по-моему.– Дженис смотрела на экран.– И не просто видел, а подсмотрел… что-то этакое. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я.

– Смутно.– Я наблюдал, как пришла в движение рука Гавина – явно инстинктивное (хотя для Гавина – совершенно сознательное) поползновение по обтянутому эластичной тканью – полиэстер с хлопком – бедру.– Может, Рори какое-нибудь открытие совершил, пока путешествовал?

– М-м…– промычала Дженис– Ее правая рука легла на короткие каштановые волосы Гавина и принялась с ними играть, накручивать на пальцы. Он там что-то зашифровал, точно…—Она кивнула.– Кто-то что-то видел. Или кого-то. Это какой-то большой секрет.

– Ты серьезно? – спросил я.

Рука Гавина ерзала вверх-вниз по колену Дженис. Нельзя было понять по лицу Гава, сознает ли он, что делает. В голову мне пришла фантастическая идея: у этого парня, как у динозавра, есть дополнительный мозг. Палеобиологические прецеденты намекали, что таковой орган находился бы у Гавина в толстой заднице и отвечал бы скорее за действия нижних конечностей, нежели рук, но как там обстояло с динозаврами на самом деле, никто не знает, и я допускал, что скромный передний мозг Гава, целиком и полностью занятый в эти ми-! нуты постмодернистскими диалогами и кайнозойским видеорядом «Красной жары», не отказался бы от любой помощи.

– Ты это всерьез? – повторил я.

– М-м…– кивнула Дженис– Он сам говорил.– И закусила губу.

У Гавина лицо сделалось сосредоточенным, как будто два его мозга приступили к сложной и непривычной процедуре налаживания контакта друг с другом.

– Это как-то связано…—Дженис пошевелила губами – похоже, наполняла воздухом легкие, чтобы договорить,– с замком.– И дернула волосы Гава.

Я недоуменно смотрел на нее.

– С замком? – переспросил я. Но сделал это слишком поздно.

Похоже, этот рывок за волосы, стимулирующий кровоток в непосредственной близости от головного мозга, подтолкнул Гавина к открытию, что рядом с ним происходит не только демонстрация видеофильма. Он посмотрел на свою руку, затем на Дженис (та лучезарно улыбалась ему). И наконец посмотрел на меня. Виновато ухмыльнулся.

Он зевнул, снова посмотрел на Дженис.

– Устал малехо,– сообщил ей и опять зевнул. И опять неубедительно.

– Устал, бедненький? – бодро спросила Дженис, хлопнув ладошкой по мощному плечу Гавина.– Так отдохнуть надо!

– Прентис, расскажешь, чем кончится? – кивнул на экран Гавин, которому предстояло долгое путешествие в царство сна через территорию траха.

– О-хо-хонюшки,– пробормотал я в затворившуюся дверь. И зло глянул на экран.– Чем кончится! – буркнул я.– Это же видео, кретин!

* * *

Я вернулся к социальным переменам, позарез необходимым империи, над которой столь редко встает солнце здравого смысла. Ночь, по всему, предстояла долгая, надо ведь еще дописывать давно просроченный реферат о шведской экспансии в семнадцатом веке. И тут я должен постараться – на скучнейшем семинаре дал волю языку, соотнес со шведскими территориальными приобретениями на Балтике изобретение «шведского стола» (с этическим постулатом «бери, что душа пожелает»). И это ничуть не расположило ко мне профессора, как не сделали этого и дальнейшие мои рассуждения – на тему природной шведской фривольности. И насчет того, что нация, способная дать Генри Киссинджеру Нобелевскую премию мира, рискует получить упрек в отсутствии чувства юмора.

Я вспомнил анекдот про Киссинджера («Нет, Факинджер!»[76]) и поймал себя на том, что прислушиваюсь к Гаву и Дженис. Они все еще находились в той части своей половой симфонии, когда играет только медь, то есть скрипит и ходит ходуном старая металлическая койка. Все прочее, и особенно vox humana [77] вступит позднее. Я укоризненно покачал головой и вернулся к работе. Но то и дело от нужных раздумий или писанины меня отрывали цепкие побочные мысли. Я вспоминал слова Дженис и озадачивался: что же мог сокрыть в своих последних трудах дядя Рори, если он и правда что-то сокрыл. Впрочем, ясное дело, гадать не имело никакого смысла.

И вот, наверное, уже в сотый раз я проклял того клептомана-крохобора, что прихватил в вагоне мою сумку. Может, шарф развернется и негодяя постигнет судьба Айседоры Дункан[78]?

– О-о… а-а… ы-ы… у-у…– приглушенно зазвучало в моей спальне.

Я заскрипел зубами.

* * *

– Поженились?! – ахнул я, пораженный.

– Так ведь они говорили, что собираются,– ответила мать, наклоняя голову к столу и придерживая у горла шаль с узором пейсли, пока осторожно пробовала большой кусок кремового торта.

Мы находились в «Чайных комнатах миссис Макинтош» на Вест-Найл-стрит. Нас окружали подвесные светильники, деревянные ширмы и скамьи со спинками, которые превращали обычное вешание пальто или куртки на оную спинку в операцию, напоминавшую подъем флага на высокую мачту.

– Но как они могли?! – Я чувствовал, что от лица отливает кровь.– Как они могли со мной так поступить?!