Воронья Кость (ЛП)

Комната была хорошо освещена и обставлена добротной мебелью. Олаф Ирландский Башмак пришёл к Белому Христу явно не с пустыми руками. Сам он сидел на хорошем стуле, словно восседал на высоком кресле рядом со своей роднёй, облачённый в подбитый мехом синий плащ, на ногах не ирландские сандалии, а домашняя обувь из шкуры морского котика. Волосы острижены до ушей, борода, которую он ранее заплетал в косы с кольцами — обрезана. Увидев их, он нахмурился, лицо багровое, словно только что выпоротая задница младенца, кабаньи глазки свирепо уставились на гостей.

В комнате были ещё люди, — двое монахов, один — высокий блондин, другой — маленький и чернявый, он суетился с чашей и тряпками вокруг вытянутой руки склонившегося Олафа. Ещё двое замерли по бокам от кресла, облачённые в цветные рубахи, на запястьях — серебряные браслеты, оба — бородатые и длинноволосые, они шагнули вперёд, вынимая мечи.

— Лорд Олаф, — начал Мургон и Воронья Кость обернулся к нему.

— Принц, — возразил он аббату, тот чуть отшатнулся, а затем выдавил улыбку.

— Я обратился к нашему брату во Христе, лорду Дюффлина, — сдержанно пояснил он, и Воронья Кость моргнул, раздосадованный своей ошибкой. Гнев сыграл плохую службу.

— Уже не лорд, — прорычал Воронья Кость. — Другой человек носит этот титул и занимает высокое кресло. Прикажи этим псам убрать сталь.

— Мне известно, кто заявил права на трон, — резко ответил Олаф Ирландский Башмак, его лицо стало сине-фиолетовым, а дыхание хриплым. — Мой сынок-предатель, недостойный даже того, чтобы лизать задницу своего погибшего брата...

Он замолчал и откинулся на спинку стула, лицо стало фиолетовым. Ближайший к нему телохранитель с тревогой взглянул на старика, затем гневно сверкнул глазами на Воронью Кость и остальных, его рука сжимала рукоять меча.

— Хорошо ли тебе, господин? — спросил он Олафа, стоя за его плечом, на что Мурроу рассмеялся.

— Уж точно нехорошо, ты, задница, — проревел он. — Да у него лицо как мешок с кровью, а рядом торчат двое монахов с бритвами, или ты ослеп?

— Мы делали ему кровопускание, — сказал светловолосый монах и Мургон нахмурился.

— Опять? Разумно ли это?

— Он вспыльчив, господин аббат, — ответил монах, но Воронья Кость грубо перебил его, словно бросил пригоршню гальки.

— Вы оба, — сказал он телохранителям, — бросьте оружие. Я не стану повторять дважды.

— Dum inter homines sumus, colamus humanitatem, — нервно произнёс Мургон, и Атли обернулся к Гьялланди.

— Надеюсь, он сказал им вести себя разумно, — проревел он, и скальд попятился, глядя на блестящую сталь, покачал головой, а затем смущённо кивнул.

— Это такой оборот речи, — начал он. — Что-то вроде — "Находясь среди людей, веди себя по-людски".

— Говори по-норвежски, — Воронья Кость обратился к Мургону, а затем кивнул на двоих телохранителей. — Убейте их.

Мургон принялся было возражать; чернявый монах вскрикнул, блондин отскочил назад. Сам Олаф с трудом поднялся на ноги, синий плащ соскользнул с плеч, обнажая белую исподнюю рубаху, — чаша с его собственной кровью взлетела в воздух и выплеснулась на него.

На миг все замерли, — и, хотя, это были опытные бойцы, они оказались в меньшинстве, к тому же приказ застал их врасплох. И даже Мурроу не ожидал от принца подобной кровожадности, замелькали клинки, оставляя повсюду отвратительные кровавые следы.

Мургон стоял на коленях и бормотал молитвы, чернявый монах рядом с ним; аббат был потрясён, а Воронья Кость доволен. Он понял, что они вошли в нужную дверь и повернулся к Гьялланди.

— Oderint, dum metuant, — тщательно, чтобы его правильно поняли, произнёс он, это единственная фраза на латыни, которую он знал, почерпнув её с какого-то выщербленного памятника в Великом городе. "Ненавидят, значит боятся." Гьялланди тоже слышал это изречение однажды — так сказал один древний римский император. Скальд попытался облизать высохшие губы, и невольно ухмыльнулся. А еще скальд знал, что тот старый римский правитель был безумен, но благоразумно промолчал.

Старый Олаф с трудом держался на ногах, рубаха на животе промокла от крови, в глазах неистово пылал гнев.

— Хоскульд, — сказал Воронья Кость. — Где он? И монах, который был с ним. Я знаю, тебе это известно.

Олаф уставился на лежащие тела, густая кровь растекалась по полу, поблёскивая в мерцающем свете факелов.

— Магнус, — сказал он и взглянул на Воронью Кость. — Я знал Магнуса, когда он был ещё младенцем. Мой Магнус...

— Уже не твой, — перебил Воронья Кость. — Хель взяла его, и возьмёт тебя, если мне не понравятся твои ответы, да прекратите это проклятое монашеское бормотание!

Последнее он проревел, обернувшись к распевающему Мургону; раздался звук звонкой пощёчины, Атли облизал костяшки пальцев и ухмыльнулся. Мургон неуверенно поднялся на локте, вытер губы, с недоверием разглядывая кровь на ладони. Мурроу озадаченно стоял, облокотившись на рукоять топора, ему совсем не нравилось то, что здесь происходит.

— Хоскульд, — повторил Воронья Кость и Олаф заморгал, словно впервые увидел юношу с разноцветными глазами. — Жертвенный топор Эрика.