Воронья Кость (ЛП)

— А зачем же тогда отступать? — спросил Берто и те, кто понимал, усмехнулись. Потому что война — это тяжёлая работа, ответили с десяток глоток. Всего лишь час боя, когда ты поскальзываешься, вопишь и колешь врага, а кажется, что минул целый день, и тогда даже небольшой замах заставляет тебя падать на колени и задыхаться.

Мурроу считал, что воины, вся жизнь которых и была войной, отступают в самом крайнем случае, а фермеры с копьями и топорами и подавно, но даже таким прославленным воинам, как Обетное Братство, иногда приходится отступать на шаг или два, чтобы, в конце концов, хотя бы перевести дух. Можно ввести в бой свежих воинов, меняя один ряд на другой, но немногие владеют этим ромейским мастерством, опасаясь, что этот манёвр приведёт к беспорядку.

Все эти разговоры лишь отвлекали воинов ото сна, и Берто, в конце концов, поднялся и вышел в поисках жёлтой суки во тьму, оставив на запястье Вороньей Кости ощущение жара от прикосновения, а сам принц озадачился его внезапным уходом. Хальфдан пошутил, что венд приревновал к тому пятнистому псу, теперь куда-то пропавшему.

— Мне вот интересно, что случилось с кнорром, — пробормотал Онунд и Воронья Кость заметил, что Горм поднял голову.

— Пошёл ко дну, — угрюмо заявил Стикублиг. — Вот увидите, утром мы найдём разбросанные на гальке обломки.

— Жестокий ты человек, Стикублиг, — отозвался Кэтилмунд, покачивая головой. — Негоже желать такого морякам.

— Ступай на берег и покликай их, если так переживаешь, — сказал ему Воронья Кость, и Кэтилмунд насмешливо покачал головой. Вигфус Дросбо поддержал этот блеф, вступив в разговор, повернув квадратное лицо, и заявил, что обязательно пойдёт, ведь припрятал на кнорре свой котелок, и теперь вспомнил про него, но при условии, если с ним отправится Стикублиг. Они всё толковали об этом, пока полностью не исчерпали тему, но на берег так никто и не пошёл.

— Да уж, тяжела жизнь моряка, — произнёс Мурроу, вытянув ноги прямо к языкам пламени. А затем пустил ветры, и те, кто сидел рядом, распустив языки, принялись грубо костерить его.

— Да что ты об этом знаешь? — с издёвкой спросил его Стикублиг. — Твои ирландские хвастуны только и умеют плескаться на мелководье на обтянутых кожами посудинах.

— Я достаточно ходил по морям, — с негодованием возразил Мурроу, — я видел морось из брызг там, где море стекает с края мира.

— Вот болван, мир круглый, тебе скажет это любой моряк. — пробурчал Онунд.

— И как же ты узнал об этом? — спросил Хальфдан, и Воронья Кость заметил, что ещё несколько человек заинтересовались этим вопросом, очнувшись от полудрёмы. — Разве дуэргары не стоят на четырёх углах мира и не держат небо? Четыре угла, заметь. Квадрата. Даже я знаю это от наших богов, а я совсем неграмотный.

— Мир — это диск, — произнёс Стикублиг. — Диск вокруг Мирового древа Иггдрасиль. А океан, который вы видите, отделяет нас от Утгарда[16], от пустоты.

— Мир изогнут, будто круглый шар, иначе как вы можете объяснить, что сначала над горизонтом становятся видны кончики мачт, а только затем сами корабли? — возразил Онунд, сидящий возле очага, словно кривобокая гора.

— Тогда получается, что мы всё время плывём, взбираясь в гору? — с издёвкой промолвил Хальфдан, и Онунд, не найдя ответа, просто сгорбился и промолчал. Стикублиг сплюнул в огонь, раздалось шипение.

— Мир круглый, — громогласно заявил Гьялланди, — потому что Один и остальные боги Асгарда распорядились именно так, чтобы помешать Верховным королям. Неважно, как далеко зайдут они в своих завоеваниях, всё равно им придётся любоваться навозной кучей на собственном заднем дворе.

После этого раздался одобрительный хохот; кто-то разломал лавку на дрова, порыв ветра налетел на их убежище, так что даже стропила застонали, а сквозняки раздули пламя. И как только Воронья Кость закрывал глаза, он живо представлял, что находится в крепости Владимира в Новгороде, погрузившись в тепло и безопасность, спрятавшись от бушующей бури. Это было совсем давно, когда ему было четырнадцать.

Ему вспоминался именно Новгород, отметил он про себя, а не зал Гестеринга, где он не раз укрывался штормовыми ночами, в тепле и сухости. Ему было неприятно признаться себе в этом, а всё из-за того, что монахом, которого они искали, оказался Мартин.

Мартин, который отправил весточку Орму. Теперь Воронья Кость должен был иметь в виду то, что Орм мог не поделиться с ним всем, о чём знал, по вполне понятным причинам — из-за выгоды, например, и ему стало больно от этой мысли. Ведь после смерти отца, самым близким человеком для него стал не родной дядя Сигурд, когда тот ещё был жив, а именно Орм. Тот рассказывал истории о тех временах, когда сам был ещё мальчишкой, и его не беспокоило ничего, кроме стрижки чёлки да мытья ушей. У Вороньей Кости не было подобных воспоминаний, он накладывал на своё детство воспоминания Орма, как он карабкался по мокрым, скользким чёрным скалам за чаячьими яйцами, или запрыгивал на мускулистую крутую спину свирепого жеребца, стоящего в стойле.