Воронья Кость (ЛП)

Они уже знали обо всём; некоторые не могли смотреть ей в глаза, когда она стояла перед ними, закутанная в тёплый, подбитый мехом плащ — ещё один подарок от Торгунны. Воронья Кость с иронией подумал, что Торгунна не настолько обезумела от горя, чтобы покинуть Гестеринг, бросив все свои пожитки. Большая часть воинов старой команды Гримы даже не взглянули Берлио в лицо. Олаф заметил, что ветераны Обетного Братства, соратники Орма, восприняли эту перемену гораздо спокойнее.

— Теперь мне понятно, почему ты так неловко обращалась со станком и топором, — с улыбкой заявил Кэтилмунд.

— Так и есть, — ответила она, робко улыбнувшись. — Значит, ты больше не будешь называть меня Беспалым?

Кэтилмунд смущённо поскреб бороду, а Стикублиг и Хальфдан усмехнулись и наградили его дружескими тычками. На мгновение она почувствовала прежнюю теплоту, а затем обратила внимание на лица воинов, как они смотрят на Воронью Кость. Ведь кроме этого произошли и другие события.

Воронья Кость тоже заметил их каменные лица и с трудом подавил смятение. Ну что же, подумал он, если нельзя заставить их любить себя, так пусть боятся, ведь так обычно и поступают принцы и короли.

— Где пленники? — спросил он, и Мар шагнул вперёд, шлем болтается на поясе, в руке копьё. За ним Кауп и Мурроу во главе группы перетаптывающихся с ноги на ногу людей, от которых несло страданием и страхом, за ними он заметил Конгалаха, тот обхватил согнутую в локте и перевязанную руку, в глазах влажный блеск боли и досады.

Всего восемь человек, Воронья Кость заметил среди них Халка, бросающего на всех взгляды, словно побитая собака, прекрасно понимая, что обречён. И мрачного Фридрека, с кривой ухмылкой на лице.

Он долго смотрел на них, а тем временем подошёл Ойенгуссо, обнимая сына за плечо. Олаф повернулся к причетнику.

— Как бы ты поступил с ними? — спросил он. — Как последний человек, которому они нанесли ущерб.

— Несомненно. я бы их повесил, — ответил Ойенгуссо, его слова вызвали ропот побратимов.

— Значит никакого христианского милосердия? — хрипло спросил Воронья Кость. — Некоторые из них крещены.

Ойенгуссо сложил ладони в молитвенном жесте, его курносый, розовый, как поросенок, сын, восхищённо уставился на отца.

— Будь готов к красному мученичеству, также как и к белому[19], — сказал он с печальным видом. — Правила номер восемь и девять. Рьяно отпевай мёртвых во время службы, как будто каждый мертвец твой близкий друг, правило номер двенадцать.

— Я уверен, когда благословенный Колумба придумывал свои правила, то имел в виду совсем иное, — с горечью заявил Мар.

— Они нарушили клятву, — заметил Воронья Кость, и Кэтилмунд бросил на него пристальный взгляд, пытаясь понять, что имел в виду этот парень с разноцветными глазами — клятву Обетного Братства или клятву верности, что принесли принцу остальные. Он всё еще размышлял, когда Кауп принялся выталкивать вперёд обречённых.

Халк бормотал и умолял, но Фридрек, спотыкаясь и оглядываясь, проклинал их всех; товарищи, которые давно его знали, зашевелились и затоптались на месте.

— Если ты не против, я хотел бы заполучить твой флаг с голубем, — сказал Воронья Кость.

Ойенгуссо заморгал, затем улыбнулся и кивнул, отправив сына за флагом, а потом удалился сам; через некоторое время зазвенел большой колокол, а монахи затянули псалмы. Побратимы стояли и ждали, не обращая внимания на дождь, — лубяные верёвки, переброшенные через ветви деревьев, скрипели и раскачивались, пока жертвы отчаянно брыкались и дергались в петлях.

Когда висельники перестали дёргаться, Воронья Кость попрощался с Торгунной. Церковь отбрасывала на неё тень, высокая колокольня взмывала в небо за её плечами.

— Если я встречу Орма, что ему передать? — спросил Воронья Кость. Улыбка мелькнула на её губах, в тусклом дневном свете она вдруг показалась ему постаревшей и ссохшейся, словно последнее оставшееся в бочке зимнее яблоко.

— Скажи ему что сожалеешь, что нарушил клятву, — ответила она, и эти слова, словно пощечина, заставили его попятиться.

— Я имел в виду тебя, — ответил он, и тем самым, признал её правоту, хотя, понял это гораздо позже. — Сказать ему, где ты?

— Можешь сказать, а можешь и не говорить, — ответила она печально, только сбив его с толку. Затем плотнее запахнулась в толстый шерстяной плащ и глянула на небо.

— Я ухожу, — сказала она, чуть вздрогнув, словно холодный ветер коснулся её шеи. Воронья Кость не понял, что она имела в виду — уходит сейчас или вообще покидает это место.

— Я пойду, — прошептала Торгунна, её глаза почернели, как воды ледяного моря, и она отвернулась; сейчас она выглядела ещё более мрачной и унылой, чем раньше.

Когда Воронья Кость зашагал прочь, осознавая, что воины, следующие за ним угрюмы и мрачны, словно тучи, он обернулся к женщине, которую раньше знал под именем Берто, и протянул ей синий флаг.

— Держи, — сказал он жёстко, словно отвесил пощёчину. — Теперь ты женщина. Сшей из него то, что я тебе скажу.

Тимайр, холм Тары, несколько недель спустя...

Команда Вороньей Кости