Воронья Кость

— Будь спокоен, я проживу ещё достаточно долго, чтобы посмотреть Баллю в глаза, когда приду к нему вместе с принцем Олафом Трюггвасоном и десятком побратимов знаменитого Обетного Братства, — прорычал он, а Воронья Кость сидел неподвижно, размышляя о том, что, похоже, старик читает его мысли, или, что еще хуже, мысли настолько явно отражаются на его лице, что каждый может видеть, что происходит у него в голове.

Затем он кивнул и сказал вслух, что согласен, а значит, обратного пути уже нет. Круглолицый трэлль заморгал, а Кэтилмунд, ухмыляясь, разбил звенья его цепи, и таким образом, трэлль наконец обрел свободу.

— Ты свободен, Беспалый, — сказал он. — Подними-ка топор и как следует закрепи его на топорище, потому что теперь ты можешь носить его как свободный человек. И поблагодари принца Олафа, потому что теперь ты стал воином.

— Я — Берто. Я благодарю.

Голос Берто был высоким и говорил он с сильным акцентом, так как венд слышал норвежский только от фризов и своих сородичей, это скорее напоминало собачий лай, чем человеческую речь. Воронья Кость разглядывал разноцветными глазами глубокие голубые глаза и круглое еще безбородое лицо юноши. Он встречал вендов ранее, путешествуя вверх по реке Одре вместе с Ормом. Венды тогда ничем не впечатлили его, но сейчас Олаф удивился, заметив, что венд пристально разглядывает его, и в этом было что-то одновременно притягательное и настораживающее; вряд ли Берто был рабом у себя на родине, иначе он не держал бы так высоко голову и не смотрел бы так дерзко. И тут Воронья Кость понял, что пробормотал это вслух.

— Не иначе как у себя на родине он был принцем, — пробормотал Онунд, проходя мимо. — Как и все трэлли, которых привозят из набегов.

И пошел восвояси, посмеиваясь, вместе с остальными, которые знали, что сам Воронья Кость, освобожденный Ормом, первым делом заявил, что он принц. Воронья Кость помнил последующую за его освобождением бойню, и не улыбнувшись, повернулся к старику, вопросительно наклонив голову.

— У нас есть логово, — отозвался Грима. — Старое зимовье, где мы отлёживаемся. Моя команда должна быть там, потому что Балль предсказуем, как скала, он думает, что меня уже нет в живых.

Венд Берто склонился над стариком, пока жёлтая собака, поскуливая, пыталась, сунуть морду тому подмышку. Кэтилмунд разглядывая собаку, подумал, — сильная сука с клиновидной головой, но безобразная, как самый уродливый зверь в мире. Странный друг для трэлля, но если норны сплели их нити вместе, и это принесло им удачу, то значит не напрасно.

Берто бережно поддерживал голову старика и отгонял жадных до крови мух, пока Гьялланди начертал руны на свежих повязках и заматывал ими почерневшие обрубки пальцев Гримы. Резкий железистый запах крови ударил в нос, и капельки пота скатились в глаза Вороньей Кости.

— Это принц Олаф, — промолвил Грима, обращаясь к Берто. — Однажды он станет королём, и если удача будет сопутствовать тебе, как и прежде, вы можете быть друг другу полезны, несмотря на то, что он из Обетного Братства, а ты — христианин.

Воронья Кость взглянул на Берто и увидел свирепое выражение на круглом, большеглазом, остроносом лице, на мгновение тот напомнил охотящуюся сову. Берто кивнул. Грима скорчился от боли, когда люди Хоскульда подняли его, и наполовину поволокли, наполовину понесли на корабль.

Онунд Хнуфа протопал мимо, когда резкий запах дыма достиг ноздрей Вороньей Кости. Ветер принес отдаленные рыдания и треск горящего дерева, и Воронья Кость с мрачным видом развернулся и зашагал прочь, а тем временем терп охватило пламя, огонь разгорался, дым грязными столбом поднимался в небо.

Довольный Онунд ковылял рядом, сжимая добычу — свёрнутый пополам квадратный кусок твёрдой кожи, размером с его грудь.

Хольмтун, остров Мэн, некоторое время спустя...

Олаф Ирландский Башмак

Ярл Годред сидел на скамье в своем зале, а Олаф Кваран развалился в его собственном высоком кресле, накинув шкуру полярного волка, которая, словно молочный ручей, стекала с его плеч. Колышущийся мех укрывал плечи, все еще широкие, несмотря на то, что его волосы были того же цвета, что и волчий мех. Такая же седая белая борода заплетена в три длинные косы, отягощенные чуть подернутыми ржавчиной железными кольцами. Борода обрамляла выпуклые щеки, а его глаза, безумные, словно у охотящейся кошки, сверкали голубым льдом.

Годред заметил на бугристом лице ярла Дюффлина некое подобие улыбки, когда тот выпытывал у Огмунда сведения о налётчиках. Мало того, что старый бойцовский пёс рвался в бой с Уи Нейллами, — войну, которую Годред всегда считал глупостью, так теперь он еще проявлял нездоровый интерес к монахам.

Королевское брюхо Олафа обтягивала нежно-зеленая рубаха с красной вышивкой, но теперь её украшали лишь пятна от еды; и стоя рядом, Огмунд подумал, что по пятнам на рубахе можно проследить всю жизнь Олафа Ирландского Башмака, шаг за шагом, словно читая руны на памятном камне.

— Сын Гуннхильд сказал, что ищет монаха Дростана? — спросил ярл Дюффлина, его улыбка напоминала скорее расщелину в скале.