Читаем Воронья Слобода, или как дружили Николай Иванович и Сергей Сергеевич полностью

Воронья Слобода, или как дружили Николай Иванович и Сергей Сергеевич

ОТ АВТОРАРефлексия не только как сама мыследеятельность,но как форма движения мысли в когнитивном (всеобъемлющемпонимании Мира как целого) для любого человекамогут служить и философией, и наукой, и искусством.И если каждая из этих категорий оказывается вовласти собственной гордыни, полагая эклектикой все,что выходит за пределы самих категорий философии,науки, искусства, то это происходит, прежде всего, отлюдской слабости тех, кто служит философии, искусствуи науке, полагая нерушимость и вечность стен узаконенныхкатегорий. Но еще Шопенгауэр в своем когнитивномполете свел все в "Die Welt als Wille undVorstellung" к воле и представлению, хотя труд и мыследеятельностьболее весомые категории осознания человечеством самого себя.Вот почему над пылью театра мыследеятельностилюбых категорий старый портной Кабалы в искусстве неменее сведущ, чем русский поэт Некрасов не опознавшийгениальности поэзии Ф.Тютчева или критик Белинский,отдававший лавры прозы Э.Сю и походя клевавшийгений Бальзака. А ведь даже простая женщинаДенисьева (гражданская жена Ф.И.Тютчева), заглянув вдушу гениального поэта, ужасалась: "Мой неразвлекаемыйЛюдовик XIV"….Душа женщины эзотерична посвоей сущности.В этом смысле недаром русская религиозная философияв ментальном плане вовлекает в сферу триипостасностисофиологию как единое всемирное женскоеначало.Автор попытался показать, что и "Воронья слобода…"и срез рефлексии в поэзии Ф.И.Тютчева, и эзотеризм"Философского камня" ѕ,в сущности, гардероб театра поимени ѕ "ментальная рефлексия", пользуясь которым,осознаешь глубинные течения жизни как покоя, т.е.нирваны.Посвящается 100 –летию со дня рождения проф.Н.И.КобозеваВоронья Слобода, или как дружилиНиколай Иванович и Сергей Сергеевич“Пускай олимпийцы завистливым окомГлядят на борьбу непреклонных сердец…”Ф.И.ТютчевГлава перваяВороны, черные вороны, это Сергей Сергеевич виделсовершенно отчетливо, шагали по ровно подстриженнойпочти изумрудной лишь с небольшими проплешинамитраве. Они открывали свои черные, до блеска лакированныекак башмаки клювы, сварливо поглядываяпочти не мигающими серо-черными глазами на СергеяСергеевича. А он, Сергей Сергеевич, точно видел ихасфальтового цвета сюртуки-оперение и почти явственнослышал их разговор-скороговорку: “Пора чистить,порра чистить, чистить пора! ”.Слегка косолапя и отважно перемещаясь по широкомуполю изумрудно-зеленого ковра травы, они подскакивалии еще что-то шептали друг другу, сговариваясьмежду собой в коллективных действиях.Сергей Сергеевич посмотрел наверх. И увидел небо.Оно было ярко-синим, но почему-то просматривалосьсвкозь белоснежные переплеты, которые образовалимежду собой облака, почти неподвижно повисшие надним, и он как будто бы смотрел, смотрел и видел этихворонов и зеленую, чисто изумрудного цвета, траву иоконные переплеты облаков, и синее, ярко синее небо исамого себя, лежащего на травянистом ковре, но он жеосознавал себя вне себя в этом странном ярком мире, гдевремя как будто бы стало, но позволяло отличитьаптечно – точное движение воронов друг от друга, ихразговоры и самих себя неподвижного и слабого там, натраве, и живого, энергичного здесь, где-то над всемтеатральным действием, уже начинавшим его утомлять.Да, да, он в своей неподвижности и сам был похож нагромадную птицу, опрокинутую на спину. Только на этойнеобычной птице были необъятных размеров брюки,облегающее его рыхлое, Сергея Сергеевича, тело;белоснежная сорочка, слегка скомканная силойподтяжек была наглухо застегнута, а черная бабочкауглами своей жесткой материи давила на его удвоенныйподбородок, увеличивая размеры и без того полных щек,ниспадавших бульдожьими брыльями на саму сорочку изакрывавшими всю его шею. Голубые глаза СергеяСергеевича были широко открыты, все его лицо,излучавшее приятность необыкновенную, было бледно,и только громадная блестящая как биллиардный шарлысина казалась розовой и обрамлялась платинойседины. Пухлые кисти рук, одна из которых быланеестественно отброшена назад несколько в сторону, вто время как другая сжимала ручку портфеля набитогобумагами, но не так, чтобы их там было много, этихбумаг, но ровным счетом столько, чтобы относительнообладателя этого портфеля можно было сказать, что ончеловек умный и еще многое, многое помнит из того, чтои в бумагах портфеля отсутствует.Можно даже было подумать так, что тело СергейСергеевича лежало, а то, что называется душой, витало.Это витание воспринимало все окружающее в такомсвете, в котором и передавалось в сознание лежащего.Некоторые сомнения вызывали вороны и их обличие.Чтобы такое значили эти вороны и зачем ихприсутствие рядом с ним, Сергеем Сергеевичем? Итолько, когда они уже слишком настойчиво сталиподступать к его опрокинутому на траву телу итребовательно так вопить, грассируя рычащую букву вслове: “Порррра!”,– он понял, что его зовут на чистку,которая в текущую среду имеет быть в их институте наКарповке, где ему и многим предстояло очистить своебуржуазное прошлое и обелить себя перед органамиСоветской власти, проводившей чистку в “Физико-химическом институте” для упорядочения советскогоколлектива института, для чего в институт и быланаправлена комиссия по чистке, уже неделю какзаседавшая в конференц – зале института за большимстолом, покрытым зеленым сукном и рассматривавшаяличные дела сотрудников; список тех же, которыеподлежали чистке, был вывешен на доске объявлений исреди них значилась фамилия “Васенев”, которую носилтолько Сергей Сергеевич.Правда во всем том, что сейчас происходило сСергеем Сергеевичем, том, что лицезрела душа СергеяСергеевича, и тем, что было тогда,когда имело местобыть чистка на Карповке, была существенная разница.Тогда Сергей Сергеевич был еще совсем молод, а вовсене сед, не имел лысины, хотя и тогда носил портфель и ,вообще, кончил недавно естественное отделениемосковского университета. Седины и лысины не было ив помине; самого, хотя уже и называли СергеемСергеевичем, но иногда просто Сергеем.Глава втораяЧлены комиссии по чистке штатно-списочногосостава института расположились за громадным столомзеленого сукна. И завалили его личными делами сотрудниковкак будто другого подходящего для этой целиместа и не было. Но всякая комиссия знает себе цену иблюдет престиж собственной значимости.За высокимирезными спинками стульев, оставшимися в институтееще от прежнего буржуазного режима, члены комиссии,если смотреть на них анфас – походили просто на людейобыкновенных, ну, разве только чуть тронутыхвременем; а если, чего, упаси господи!, и не следовалоделать никому, на них смотреть в фас, то были точь вточь как черные вороны, слегка прихлопнутые пыльюархивных документов. От чего тела их казалисьнесколько грузными и одутловатыми, а единообразиепокроя их полувоенных мундирчиков, вид и формакоторых очень даже походила на никем неутвержденную униформу тогдашних вождей, ноотличалась от жабьего цвета материала вождей болеенизким качеством и пепельно-синим цветом, цветомпоследней закупки шевиота в Англии, с которой былоуже тогда заключено торговое соглашение, когда всемумиру стало ясно, что новая власть надолго, а может бытьи навсегда.Справа от сидящей за столом президиума комиссии –трибуна с электрической лампой под зеленым абажуромдля выступающего, который в случае глубокогопересыхания горла от волнения или других неудобныхдля оратора обстоятельствах мог приложиться к стаканус водой, налив ее из граненого графина, пробка которогоникак не хотела знать свое вертикальное место и , как назло, валилась, то на правый, то на левый бок, т.е. никакне держала прямой вертикальной линии, так сказатьлинии, утвержденной, если ни партией и правительством,чего означеная графинная пробка и делать немогла в силу ее неодушевленности, но самой системойстрогого учета и контроля праведности обсуждаемыхчеловеческих душ, делать была обязана по строгостисамого обсуждения и симметрии происходящего.Вот почему, когда тот, кого чистили, стоя на трибуне,от своей личной нервности, если отпивал из стаканаводы, наливаемой из графина, стремился повозможности вернуть пробку графина в вертикальноеположение, а она, подлая как на зло, стремиласьуклониться от предназначенного ей положения. И этообстоятельство ужасом отражалось на лице того, когочистили. Да и как не ужасаться! Ведь чистили по тремкатегориям. По первой, человек, коли его “вычистили вчистую” поражался во всех гражданских правах и уже нипри каких обстоятельствах не мог найти себе работы,что в 20-х годах означало если не голодную смерть, тосовсем такое существование, которое хуже собачьего,такое, когда человек побирался куска ради с сумой,затягивая протяжные, выбивающие слезу песни передраскрытыми окнами бывшего пролетариата, а теперь“спецов” контор и рестов, что иногда слушалипротяжные и проголосные песни, служившие меройнесчастья любого говорящего существа и напоминавшиеим горечь, испытываемую когда-то ими к классовомуврагу.По – второй ступени чистки поражались сотрудники вправах лишь “частично”, т.е. не имели права работы вданном учреждении, но могли поступить в иное, еслиновое начальство готово было поручиться запоступающего на работу. И третья ступень означалапоражение в правах путем изгнания, например, изчленов профсоюза, как “примазавшегося” к этомудостойному сообществу, что клеймом позора ложилосьна вычищенном и лишало его многих льгот победившегов революции государства рабочих и крестьян, в томчисле получения за заработанные кровные деньгипродуктового пайка в распределителе продуктов,карточек на жиры и прочие неудобства, связанные свнесением в собственный организм необходимогоколичества жиров, белков и углеводов для поддержанияжизненного устройства самой личности.Сергея Сергеевича Васенина вычистили по второйкатегории за буржуазное происхождение и нежеланиеделиться с младшим научным персоналом своимизнаниями. Его уже совсем вычистили по первой,поскольку Миша Шварц заявил собранию и комиссии,что Васенин всегда уклонялся от беседы о международнойполитике нашего родного государства ,которые он, Шварц, задавал Васенину. Но тут же присвидетелях выяснилось, что Васенин на задаваемые емуМишей Шварцем вопросы не отвечал даже по оченьуважительной причине, поскольку каждый раз, когдакося вороненым глазом, означенный Шварц подступал кВасенину с вопросами, у Васенина возникала производственнаянеобходимость помещать в рот конецрезиновой трубки или набирать раствор в пипетку, т.е.совершать свои прямые обязанности по работе, от чеговопрос Миши оставался без ответа. Комиссией же былопринято во внимание нежелание научного сотрудникаВасенина помогать младшим специалистам, таким какХазарян, которая желала бы переложить часть, а можетбыть и большую часть своей непосредственной работы всилу своего пролетарского происхождения на Васенина,что и называлось “делиться опытом работы”, но Васенинтолько смотрел на нее своим добрым взглядом,обращаясь к ней своим дородным лицом, но работу занее не выполнял.Глава третьяЕсли уж не повезет, то не повезет. И здесь, хоть скачи,хоть пляши, хоть о землю бейся, ѕничего не получится.Вычищенный по второй категории Васенин кручинилсянедолго. Скорее, он вовсе не кручинился, а дажеобрадовался. Поскольку вычистили не по первой, а повторой категории. А потому был у него шанс устроитьсяи на вторую работу. Ведь на руках у него была большаясемья. Его родители, еще совсем не старые люди, ни прикаких обстоятельствах не могли рассчитывать на работуили трудовой паек. Они были бывшие домовладельцы.Собственно большой пятиэтажный дом, принадлежавшийдо революции его родителям, был приданым егоматери ѕ дочери крупного русского московскогокондитера и мецената, чей старческий портрет дажеукрашал Третьяковскую галерею. А отец его, ВасеневСергей Николаевич, вообще никогда и нигде не работали работать не собирался, поскольку более важнымзанятием для себя считал чтение богослужебных книг,посещение церквей, монастырей и душеспасительныебеседы с людьми, которых он считал достойными этогозанятия.Поскольку новой власти ни домовладельцы, ни людибез определенных занятий были не нужны, то ивитаминов на существование семьи Васененых неотпускалось. И жили вообще-то скудно и голодно,пробиваясь, чем бог телу пошлет. А все накопления иценности новая власть у Васениных своевременноэкспроприировала, но жить на белом свете их почему-тооставила. И то слава Богу! Даже старшему сыну Сергеюкончить московский университет позволила то ли понедосмотру, то ли по нерадивости некоторых новых совслужащих.Сначала Сергей выбрал своей специальностьюбиохимию, а затем уже переквалифицировался нафизико-химика, где наука химия изучается физи-ческими методами. К тому с ранних лет СергейСергеевич чувствовал склонность к любви, а потому искоропалительно женился перед самым окончаниемуниверситета на молоденькой девушке, приехавшейполучать знание в Москву из Витебска. Любовьвспыхнула, как говорится, “нечаянно”. А нагрянув, уженикак не отпускала из своих цепких рук. Да и Эсфирь небыла против. Женщины влюбляются ушами., а Сергейбыл дороден, голубоглаз, велеричив. Родители Сергеяобратили внимание на происхождение девушки. Но ввек безверия и красных косынок вообще, это не моглоразрушить любовь молодых людей. Эфириь тайнокрестилась и тайно же обвенчалась с Сергеем, выказавполное равнодушие при переходе из одной веры вдругую. Получив христианское имя Екатерина, этаголубоглазая, светловолосая девушка с изящнойфигурой была не в меру умна, своенравна и отдавалсьсвоему чувству полностью и без остатка. Она глубокополюбила Сергея и привязалась к нему. Вот почемуСергей при этих обстоятельствах никак не моготказаться от ускоренных попыток поиска нового местаработы. Работа по разгрузке вагонов ему никак неподходила, так как в период гражданской войны он врезультате заболевания получил пневмоторакс одноголегкого и теперь дышал только другим легким,оказавшегося на радость его и его родителей, совершенноздоровым.После окончания университета и даже специализациипо биохимии у самого академика Гулевича,Сергей Сергеевич оказался без работы, владея сложнымарсеналом методов физической химии. Но волею случая,мыкаясь по приемным исследовательских учреждений,оказался у дверей лаборатории, которой заведовалакадемик Збарский. Этот академик, достаточно ещемолодой человек, с выправкой зарубежного господинадаже не скрывал по каким-то причинам своей“иностранной выправки”, пользуясь таинственнойподдержкой властей, имел в своем распоряжениигромадную квартиру и первоклассную лабораторию.Небрежно выслушав Сергея, казалось мелькомвзглянув на него, он изрек удивительную фразу: “Дляменя нет лучшей рекомендации, чем работа у Гулевича.Я беру со следующего понедельника вас к себе наработу”.И положил такой оклад Сергею, что он едва сдержалсвое удивление щедростью Збарского. Увы. Нет повестипечальнее на свете, чем повесть о Васенине и Збарском.Все задачи, которые ни ставил перед Васенинымакадемик Збарский, оказывались неосуществимыми.Збарский фантазировал в полете своей научнойидеологии, а Васенин доказывал не реализуемостьнаучных проектов фантазии Збарского. Но самоеудивительное состояло в том, что все проекты Збарского,подкрепленные экспериментами Васенина, публиковалисьв зарубежных журналах и положительно подтверждалинаучные положения академика.Назревал конфуз. Збарский разрешил его даже оченьпросто:

Перейти на страницу: