Воронка бесконечности

Видимо, он взвешивал каждое слово, чтобы сказанное не прозвучало упреком. А мне уже заранее было известно, что он скажет дальше.

– Но все-таки скажи: а можешь ты прожить на те деньги, которые тебе за нее платят?

Я немного помолчала.

– Нет, не могу, конечно. Но я и не надеюсь, что мне за это будут платить адекватные деньги. Скорее – копейки, – медленно проговорила я. – Наоборот, в нашей стране я еще должна была бы и приплачивать за то, что пока могу говорить и писать честно о прошлом и настоящем. Да-да! Приплачивать, а как же иначе-то! Но это пока…

– Что – пока?

– Это только пока я могу говорить и писать честно… Не уверена насчет будущего, учитывая то, что у нас творят сейчас с образованием… – Я тяжело вздохнула. – … Но знаешь, я все время думаю, насколько прав был Жан Кальвин – религиозный реформатор XVI века, ну, ты ведь помнишь, я же тебе о нем рассказывала недавно? – поспешно добавила я, подметив тень сомнения в Лешкиных глазах. – Да, так вот он говорил, что каждый человек во имя спасения души там, в будущем – или в другой жизни, скажем так – обязан сделать все, чтобы понять свое призвание в этой жизни и следовать ему И потом, вообще, как здорово, когда есть любимое дело! А это как раз и есть мое призвание… Знаешь, как это на плаву держит, сколько это сил дает, энергии!

– Да-да, – муж энергично закивал головой, – говорить не надо, я все понимаю… Только ведь для тебя работа, работа – одна только работа и существует. А личная жизнь у тебя есть? Нет, похоже… Ты же вся в работе – никуда не ходишь, даже на улицу тебя не вытащить… просто так, погулять… Да… что об этом говорить! А кроме работы у тебя больше ничего и нет – вот так получается… Сейчас опять сядешь за компьютер – и до пяти утра никто тебя и не услышит. Разве так можно?

– Ну., нет, я как раз сегодня пораньше хотела лечь спать…

– Значит, в четыре… как вчера, позавчера… Ладно, я там что-то приготовил – поешь. Возьми сама на сковородке, наверно, еще теплое. А вот еще и фрукты купил – ну, как же тебе без фруктов-то? – пошутил Леша, нарочно коверкая слова. – И видишь на блюдечке – яблоко тебе на кусочки порезал. Сама-то ты ведь никогда не возьмешь…

«Вероятно, работа – это моя Воронка. Моя единственная проявленная, прочная реальность», – хотелось мне сказать. Но промолчала почему-то…

Да. Отец, может быть, более чем кто-либо другой, понял бы меня сегодня. Но отца больше нет, и он уже не может порадоваться, что я продолжаю его дело с радостью и увлечением.

Хотя… А что мы вообще знаем о прошлом и будущем, о тонких телах и эфирных сущностях, о реальном мире и о других измерениях? И кто знает, возможно, ушедшие от нас близкие люди все-таки что-то видят и слышат оттуда, из непроявленного мира, и ощущают, а может быть, и следят за нашей судьбой?

– А знаешь, – сказала я Леше, вставая из-за стола, – ведь я уже почти закончила свою книгу о двадцатом столетии. Скоро она будет готова. Надо только подобрать нужные слова, нарисовать несколько точных образов в конце повествования. Но и их я уже почти отыскала. А поможет мне в этом, как всегда, мой верный друг – Время… И нечего тут хихикать – это так, – добавила я, подметив вдруг знакомые хитринки в Лешкиных глазах.

– Ах, ну да, те самые Часы Времени без стрелок… Да, я понимаю, чего говорить-то… – произнес муж, тонко улыбаясь. – А знаешь… А, да ладно, все, тебе не до этого. Все, ухожу от тебя, но только не сразу, – пошутил Лешка. – А время твое – это дело тонкое.

– Именно.

Включу сейчас негромко – наверное, Памяти Карузо, а потом еще что-нибудь такое же нежное и страстное – и продолжу писать свою книгу. Зажжется тогда комната аквамариновым свечением…

Что ж, значит, страсть бывает и такой. Аквамариновой.

Страсть к познанию, что управляет творчеством.

Часы в моей комнате начали отмерять время мелодично и громко – сколько? Раз… два… пять – десять ударов. Сначала я с удовольствием прослушала музыкальный звон Биг Бен одних часов, потом сразу же начали бить другие – те большие, с маятником, и их голос звучал совсем иначе, но тоже торжественно.

«Опять спешат – одни на семь, другие на восемь минут», – механически отметила я. А Леша всегда изумлялся, зачем в квартире столько часов. Он утверждал, что не может даже посчитать их точное количество, потому что, кроме часов с боем, в каждой комнате их еще несколько – и все показывают разное время.

Ну как же он не понимает: ведь иначе не уследить за ускользающим, ломающимся, раскалывающимся временем.

А за окном уже созрел, возмужал еще один вечер – кобальтовый, гулкий, весенний. Еще не совсем стемнело. Вечер тихо постучал, деликатно заглянул в окно, улыбнулся широкой и как будто доброжелательной улыбкой, обнажая свои красивые ровные зубы.

Я встала из-за стола и незаметно для мужа хитро подмигнула ему.